Список сообщений по тегам

В среде как профессиональных филологов и лингвистов, так и разного рода любителей уже давно идёт спор о том, какая же письменность появилась у славян раньше: глаголица, кириллица или же какие-нибудь «резы» и «руны», не дошедшие до наших дней. Для традиционалистов важен вопрос об отношении глаголицы и кириллицы. Существование более ранних видов письменности не всеми признаётся и не подтверждается, хотя на эту тему написано немало как научных трудов, так и любительских сочинений.

Глаголица – это письмо для записи церковных текстов на старославянском языке, созданное, как предполагают учёные, просветителем Кириллом (Константином) Философом в IX веке на основе греческой скорописи. По составу букв глаголица в точности соответствует изначальной кириллице, различие состоит лишь в начертании. В этой связи возникали версии о связи глаголицы с древнегрузинским (церковным) письмом хуцури, которое основано на армянской письменности.

Большинством учёных признаётся, что глаголица старше кириллицы, и на то есть весомые основания. Во-первых, на глаголице была выполнена надпись, датируемая 893 годом (самый ранний достоверный факт использования славянской письменности). Во-вторых, язык глаголических надписей более архаичный и отражает особенности славянского языка до падения редуцированных (Киевские листки, X век). В-третьих, обнаружены рукописи (палимпсесты), в которых глаголические тексты были стёрты, а вместо них был написан кириллический текст. Наконец, предполагать, что сложная глаголица могла быть создана после более простой кириллицы, было бы странно, так как обычно письмо развивается в сторону упрощения. Вероятно, что как раз из-за сложности глаголица была вытеснена новой кириллицей.

Авторство кириллицы приписывается ученику Кирилла Клименту Охридскому. В IX веке в Болгарии создаются книжные школы (Преславская, Охридская), где переводили и переписывали священные тексты новым письмом. В X веке кириллица распространяется в Сербии, в конце X – начале XI века она распространяется уже на территории Древнерусского государства.

Стандартная кириллица восходит к греческому уставному письму и включает 43 буквы (в старославянской азбуке – 46 букв). Некоторые буквы кириллицы по форме напоминают соответствующие еврейские, эфиопские, арамейские и коптские буквы. Так, букву ш сравнивают с еврейской ש, эфиопской ሠ или коптской ϣ; букву ц сравнивают с еврейской צ, эфиопской ሃ или коптской ϥ; букву ч сравнивают с еврейской צ. Также неоднократно указывалось на сходство букв б и щ с соответствующими символами из так называемых болгарских рун.

Со временем общая кириллица трансформировалась в несколько разных кириллических алфавитов для славянских языков (белорусский, болгарский, македонский, русинский, русский, сербский, украинский, черногорский). Кириллица также лежит в основе письма некоторых индоиранских (осетинский, таджикский, цыганский и др.), уральских (коми, мансийский, марийский, мокшанский, нганасанский, ненецкий, селькупский, энецкий, эрзянский, удмуртский, хантыйский и др.), тюркских (алтайский, башкирский, казахский, каракалпакский, карачаево-балкарский, киргизский, крумско-татарский, кумыкский, ногайский, татарский, тувинский, узбекский, уйгурский, хакасский, чувашский, шорский, якутский и др.), кавказских (абхазский, аварский, адыгейский, даргинский, ингушский, кабардинский, лакский, лезгинский, табасаранский, цезский, чеченский и др.), монгольских (бурятский, калмыцкий, монгольский), тунгусо-манчьжурских (нанайский, ульчский, эвенкийский, эвенкский и др.), чукотско-камчатских (ительменский, корякский, чукотский) и некоторых других языков.

Существует немало свидетельств о том, что у славян письменность существовала задолго до того, как Кирилл и Мефодий начали свою просветительскую деятельность, но в то же время в самых разных источниках утверждается обратное. Например, болгарский монах Черноризец Храбр в своём трактате «О письменах» говорит, что «славяне не имели книг, но по чертам и резам читали, ими же гадали». В «Житиях Мефодия и Константина, в монашестве Кирилла» также говорится о том, что были найдены Евангелие и Псалтирь, «роусьскыми письмены писана» и что Кирилл учил язык, чтобы прочитать эти книги. В данном месте слово роусьский, как предполагалось, было ошибкой или специальным искажением переписчика, тогда как в изначальном варианте текста было использовано слово соурський (сирийский). В «Житии» прямо указывается на то, что у славян не было письменности до Кирилла и что сам Кирилл, спрашивая византийского императора Михаила III о письме славян, узнал, что тот не нашёл его, хотя и он, и предки его, и другие люди искали. Кроме того, Кирилл свободно владел славянским языком, а потому ему не нужно было учить «роусьский» язык, будь он славянским. Вместе с тем, в 960-х годах Кирилл находился в Херсонесе, где были найдены книги, и интересовался восточными языками и письменами. Также высказывалась версия о том, что к Кириллу попали книги на готском языке, который напоминал язык скандинавов.

Свидетельства о дохристианской письменности русов дошли от арабских и персидских авторов. Путешественник Ибн Фадлан, пребывавший в Булгарии в 921-922 годах, писал, что русы оставляли надпись (имя) на могиле умершего после его ритуального сожжения. Однако Ибн Фадлан не уточнял, кем были эти русы. Арабский книготорговец и писатель Ан-Надим в книге «Китаб аль-фихрист» (987-988 годы) представил надпись, якобы выполненную русами на куске белого дерева (вероятно, на бересте). Востоковед Х. Д. Френ в 1835 году представил её в своём научном докладе перед членами Академии наук. Что означает эта надпись и действительно ли она принадлежала русам (или вообще славянам), не известно до сих пор. Также известно свидетельство арабского историка Аль-Масуди (X век) о неких пророческих надписях на камнях в храмах русов.

Помимо свидетельств, дошедших от людей видевших дохристианскую письменность славян или слышавших о ней от кого-то другого, до нас дошли и материальные артефакты. В 1949 году археологом Д. А. Авдусиным в Гнёздовских курганах под Смоленском был найден глиняный сосуд с надписью на кириллице, датируемый первой половиной X века. Сам Авдусин прочёл её как гороушна (в значении «горчица»). Р. О. Якобсон, В. Кипарский и О. Н. Трубачёв предложили чтение гороуниа (именительный падеж притяжательного прилагательного от имени Горун). Также известна надпись на стенах пещеры близ селения Ситово в Болгарии, обнаруженная в 1928 году разведчиком и археологом-любителем А. К. Пеевым. Хотя её нередко выдают за славянскую, всё же есть основания считать, что она была написана на фригийском.

Немало различных надписей было найдено в Новгороде. В 1956 году на Неревском раскопе был найден обломок ребра коровы, на котором были вычерчены неизвестные символы (часть из них совпадает с датскими рунами). Спустя примерно два года на том же самом раскопе была найдена свиная кость с рунами. Некоторые надписи, датированные 70-80-ми гг. X века, были найдены на цилиндрах-замках, которые служили для запирания мешков с данью, собираемой мечниками и емцами. Существуют более поздние датировки этих замков.

Все эти и некоторые другие факты часто выдаются любителями за неоспоримые доказательства наличия письменности у славян до создания глаголицы и кириллицы или до принятия христианства. Данный вопрос на сегодняшний день не решён. Масса свидетельств и артефактов не позволяет отрицать возможность наличия у славян-язычников какого-то письма, однако и настаивать на его наличии, используя лишь эти сведения, было бы антинаучно. Такие авторы, как В. А. Чудинов, Г. С. Гриневич и некоторые другие, не только неосторожно выдают сомнительные (и иногда даже явно ложные) археологические находки и свидетельства за реальные доказательства существования дохристианской письменности, но и многие древние нерасшифрованные надписи принимают за славянские, читая их по-русски и совершенно не замечая того, что они написаны на различных языках и различными типами письма, использующими разные наборы знаков, которые в некоторых местах могут и совпадать (было бы даже странно, если бы они не совпадали). Более осторожные авторы (например, В. А. Истрин) просто высказываются за возможность существования письма у славян, опираясь лишь на достоверные находки и свидетельства.

На территории одной лишь Северной Америки можно насчитать около трёхсот известных языков (включая мёртвые), объединяемых в несколько десятков самостоятельных языковых семей. Некоторые языки являются изолятами, то есть их родство с другими языками не определено. Почти все эти языки весьма неблагополучны на сегодняшний день и находятся на грани исчезновения или уже вымерли. Наиболее живучим из них является язык навахо.

Язык навахо принадлежит к атабаскским языкам семьи на-дене, распространённой на Аляске, на северо-западе Канады, а также на юге США. Носители навахо перекочевали из Аляски и Канады на юг относительно поздно, прошли гигантские расстояния, но, что странно, в языке практически не имеется свидетельств о контактах с другими индейцами.

Навахо – это один из апачских (южноатабаскских) языков в штатах Аризона, Нью-Мексико и Юта. К нему близки языки липан и западный апаче; чуть дальше – языки гвичин, догриб, слейви, чипевиан, а также атна, верхнекускоквимский, хупа, тагиш, каска и талтан. Самыми далёкими от навахо языками являются вымерший эякский и исчезающий тлингитский на Аляске. На языке навахо говорит более 150 тыс. человек, что делает его самым крупным североамериканским индейским языком.

Название Navajo (или Navaho) вовсе не является атабаскским. Скорее всего, оно происходит от слова navahu «каньон с возделанными полями» из кайова-таноанского языка тева. Это слово стало известно сначала испанцам, а затем пришло в английский язык. Через английский оно распространилось во все остальные языки мира, включая индейские. Сами же индейцы навахо называют себя Diné «человек; мужчина; человек из племени навахо», а свой язык – Diné bizaad.

Научное изучение языка навахо началось относительно поздно – в начале XX века. Большой вклад в развитие представлений о структуре языка внёс американский лингвист и антрополог Э. Сепир (он доказал северное происхождение индейцев навахо и их языка), его ученик Х. Хойер занимался популяризацией достижений Сепира. Р. Янг и его коллега У. Морган, в течение нескольких десятилетий изучавшие язык навахо, выпустили немало трудов с описанием структуры и словаря языка, а также создали современную орфографию навахо на основе латиницы.

По своей структуре язык навахо совершенно не похож на знакомые нам европейские и азиатские языки. Система гласных характеризуется наличием противопоставления по долготе и назализации, также имеются тоны. Довольно сложна и консонантная система, включающая придыхательные, глоттализованные согласные и абруптивы. Имеется гармония согласных. С типологической точки зрения, навахо является полисинтетическим языком с высокой степенью фузии. Базовый порядок слов – SOV.

Глагол – наиболее сложная часть речи, обладающая большим количеством грамматических категорий, неизвестных во многих языках мира. Так, в навахо имеются классифицирующие глаголы: при произведении каких-либо действий одни значения (например, «брать», «дать», «нести» и т. д.) будут выражаться разными глаголами в зависимости от того, каков объект воздействия. Чтобы сказать «дай», нужно определиться с тем, какой формы желаемый объект: если он представляет собой большой предмет, то нужно сказать níłjool; если предмет тонкий и твёрдый, то следует сказать nítįįh. Кроме того, глагол в навахо имеет сложное устройство: к основе глагола, которая включает корень и суффикс, спереди может прибавляться с десяток префиксов, каждый из которых имеет своё место и выполняет свою функцию. Так, глагол bihónéedząąh «становится возможным» состоит из следующих частей: b-, -hó-, -ni-, -ni-, -Ø- (пустой префикс), -d- (классификатор) и основы имперфекта -dząąh (-ząąh).

В языке навахо практически нет заимствований. Те немногие заимствования из испанского и английского, что имеются, представляют собой существительные (заимствование глаголов невозможно). Так, навахо называют американцев Bilagáana «белый человек; американец». В этом слове с трудом, но всё же можно распознать испанское americano. Остальные слова, которые во многих языках похожи, в навахо передаются собственными средствами. Например, слово «самолёт» имеет вид chidí naatʼaʼí, что можно разложить на следующие составляющие: chidí «машина, автомобиль» (звукоподражание, передающее звук, издаваемый двигателем Ford Model T), naatʼaʼí «нечто летающее», от naatʼaʼ «передвигается по воздуху, летает»; то, что мы называем «персональным компьютером», в языке навахо называется béésh bee akʼeʼelchí áłtsisígíí (от béésh «металл», bee «с помощью которого», akʼeʼelchí «пишет», áłtsʼíísí «является маленьким» и субстантиватора -ígíí) или даже béésh bee akʼeʼelchíhí tʼáá bí nitsékeesígíí (от béésh «металл», bee «с помощью которого», akʼeʼelchí «пишет», субстантиватора -í, tʼáá bí «сам», ntsékees «думает» и субстантиватора -ígíí). Такие громадные названия индейцы по возможности стараются сокращать, однако именно такими словами им приходится изъясняться о тех вещах, которые появились в их жизни из «цивилизации».

Во время Второй мировой войны индейцы навахо работали шифровальщиками (Diné bizaad yee nidaazbaaʼígíí) в ВС США. Язык навахо не был известен японцам, а его изучение в короткие сроки просто невозможно, поэтому для телефонных переговоров и передачи сообщений был выбран именно язык навахо. В 1942 был разработан специальный шифр, создана военная терминология. Немцев навахо и по сию пору ласково называют Bééshbichʼahí (от béésh «металл, железо», bichʼah «его шляпа, каска» и субстантиватора -í), то есть «железные каски».

Когда этимологи говорят об исконных смыслах, заложенных в слове, то редко употребляют понятие «внутренняя форма». Этот термин, придуманный в XIX веке А. А. Потебней, подразумевает довольно много всего и поэтому не всем ясен. Всё же игнорировать его было бы неправильно.

Понятие «внутренняя форма» можно понимать в разных значениях. Немецкое выражение innere Sprachform, придуманное В. фон Гумбольдтом означает «внутренняя форма языка», под которой, в соответствии с идеей гумбольдтианства, понимается заключённое в структуре языка свидетельство «духа народа». Введённое в оборот Потебней понятие «внутренняя форма слова», в свою очередь, обозначает некоторую осознаваемую мотивированность слова или словосочетания значением составляющих частей. Иными словами, когда мы хотим понять, почему слово имеет свою внешнюю форму, почему именно такая последовательность звуков даёт нам определённый смысл, нам необходимо обратиться к смыслу составляющих слово морфем и проанализировать, чем руководствовались «словотворцы», наши предки, когда его «создавали».

Почему люди назвали чернику именно черникой? Любой носитель русского языка прекрасно понимает, что существует некоторая связь со словом чёрный, а значит, именно по цвету ягоды (и, вероятно, из-за того, что от неё становится чёрным язык) было названо всё растение. Аналогичным образом мы можем объяснить, почему люди называют голубику голубикой, ежевику ежевикой и т. д. «Сохраняющийся в слове отпечаток того движения мысли, которое имело место в момент возникновения слова», по выражению Ю. С. Маслова, мы хорошо видим в приведённых названиях ягод.

Но как, скажем, объяснить смысл слова малина? Вот тут мы уже сталкиваемся с тем самым случаем, когда следует принять строгую методологию, так как никаким внешним сходством объяснить это слово невозможно. Мы знаем слова малиновый, малиновка, малинник, малинка – производные от малина. Само слово малина объяснимо только при глубоком этимологическом анализе. Сперва мы должны найти однокоренные в других славянских языках (укр. малина, болг. малина, сербохорв. ма̀лина, словенск. malína, чешск. malina, польск. malina, в.-луж. malina, mаlenа) и определить праформу для более раннего состояния языка (*malina). Затем следует отыскать потенциально однокоренные слова за пределами славянского ареала (лит. mėlynas «голубой», mėlyna «пятно», латышск. melns «черный», лат. mulleus «красноватый», др.-греч. μέλας «тёмный, чёрный», санскр. मल, mála «грязь») и определить, к какому корню они относятся (*meh₂l- «чёрный»). Таким образом, название малины связано с её цветом.

Утрата внутренней формы слова происходит по самым разным причинам. Она может происходить также при заимствовании. Скажем, в русском языке есть слово авиация, которое было заимствовано из фр. aviation. Само слово возникло от лат. avis «птица». Признаки, которые являются общими для птиц и самолётов (например, способность летать, наличие крыльев, хвоста и т. д.) очевидны. Но эту «очевидность» мы сможем оценить только тогда, когда обнаружим слово в языке-источнике, для которого внутренняя форма ещё не утрачена.

Существуют и более сложные случаи, когда внутренняя форма реконструируется, но не обнаруживается напрямую. Так, в русском есть слово машина, которому мы можем приписать множество значений. Но мы совершенно не понимаем, как оно устроено. Это слово пришло из фр. machine или нем. Maschine, а далее через лат. māchina восходит к др.-греч. μηχανή «устройство; способ» (дорийск. μαχανά). Исконный смысл мы обнаруживаем, когда сопоставляем это слово с однокоренными в других индоевропейских языках (англ. might «мощь, могущество», нем. Macht «мощь, могущество», ст.-слав. могѫ, рус. мочь) и определяем их общий корень (*magʰ- «мочь»). Таким образом, др.-греч. μηχανή – это нечто, с помощью чего можно что-то сделать.

Помимо описанного выше словообразовательного типа внутренней формы слова существует также эпидигматический тип, который обнаруживается в словах, имеющих прямое и переносное значение. Так, слово нос может означать как переднюю часть человеческого лица или морды животного, так и переднюю часть обуви, судна, корабля, ракеты или иной конструкции. Словом язык мы обозначаем орган речи, речь, знаковую систему, но можно тем же словом обозначить и совсем далёкие вещи: когда говорят о «языках пламени», то отождествляют пламя с языком по форме; когда говорят «взять языка», то имеют в виду «взять в плен человека, который владеет нужной информацией и может её сообщить».

Поиском внутренней формы слова занимаются не только лингвисты, но и любители, обычные люди, проявляющие интерес к словам. И те и другие делают это для того, чтобы определить исконный смысл, заложенный в слове, но методы, применяемые для анализа, у профессиональных лингвистов и любителей различны. Если лингвисты видят в слове радость корень рад- (др.-русск., ст.-слав. радъ, укр. радий, рад, белор. рад, болг. рад, сербохорв. ра̏д, словенск. ràd, чешск. rád, словацк. rád, польск., в.-луж., н.-луж. rad) с суффиксом -ость, то любители, пошевелив двумя-тремя извилинками в голове, воскликнут: «да это же ДОСТать РА!».

Бывает и так, что в поисках внутренней формы возникает какое-нибудь новое слово: спинжак (вместо пиджак), прихватизация (вместо приватизация) и т. д. Часто такие слова возникают в результате нарочитого коверкания на основе отождествления с другим словом, а также в результате языковой игры. Некоторые слова, возникшие таким образом ранее, остались в языке и нисколько не считаются дефектными. Например, слово близорукий возникло из др.-русск. *близоръкъ, далее из *близозоръкъ «видящий близко», в котором произошло гаплологическое выпадение повторяющегося слога зо; чтобы восстановить внутреннюю форму, вторая часть слова была отождествлена со словом рука.

Встретить понятие «внутренняя форма» в каком-нибудь труде по этимологии можно нечасто – по каким-то причинам лингвисты вообще избегают его употребления, прибегая к иным понятиям этимологии, словообразования и лексикологии. Но это понятие необходимо, так как оно отражает образы и идеи, лежащие в основе номинации, и задаёт способы построения заключённых в слове концептов, отражая определённые психолингвистические реальности.

Известно, что на территории Европы преобладающими являются индоевропейские и в меньшей степени уральские народы, которые говорят соответственно на индоевропейских и уральских (конкретнее – финно-угорских) языках. Мы уже кое-что знаем о том, как они появились на территории Европы, можем предположить, каковы были пути их миграций. Мы даже можем приблизительно реконструировать их древние языки, что-то узнать об их культуре и верованиях. Но мы почти ничего не знаем от тех, кто жил в Европе до прихода индоевропейцев. Мы обнаруживаем древние следы их материальной культуры, исследуем те немногие географические названия, которые прошли сквозь века и тысячелетия с тех самых времён. Однако следует признать, что этим наше знание об этих народах и ограничивается, так как они уже давно исчезли, а языки их безвозвратно вымерли.

Всё же следует сделать одну маленькую оговорку: не все представители доиндоевропейского населения Европы были ассимилированы пришельцами и не все местные языки вытеснены. В Пиренейских горах на северо-востоке Испании (провинции Наварра, Гипускоа, Биская, Алава) и отчасти на юго-западе Франции (департамент Атлантические Пиренеи) до сих пор проживает народ басков (euskaldunak) – потомки тех самых местных народов, которые в конце мезолита и начале неолита, вероятно, расселялись на больших территориях Западной и Центральной Европы. Язык басков (euskara) всегда казался европейцам непохожим ни на какой другой язык Европы. Его пытались понять многие путешественники и лингвисты, но удавалось это сделать далеко не всем.

Население Басконии, или Страны Басков (Euskadi), проживает в горной местности, куда трудно добраться. Отчасти по этой причине баски сумели сохранить свою культуру и свой язык: не покорились они ни воинственным кельтам, ни цивилизованным римлянам, ни германцам, ни арабам. Немало крови было пролито за Королевство Наварра, которое в XVI веке отошло к Испании и Франции, хотя и в их составе баскские земли имели определённую автономию. Баски гордо сопротивлялись и даже пытались провозгласить собственное государство во времена диктатуры Франко, который запретил использование баскского языка и всеми силами стремился ассимилировать басков с испанцами. Безуспешно. Гордый народ до сих пор не поддаётся испанизации и все усилия прилагает для того, чтобы отстоять свою независимость.

Баскский язык до сих пор считают изолированным, хотя существует немало теорий о его генетических связях с другими языками мира. В Испании весьма популярна теория, согласно которой баскский язык входит в состав палеоиспанских языков и родственен иберскому языку. Связь эта, однако, не подтверждается ни лингвистическими, ни археологическими данными. Более достоверным является родство баскского с палеоиспанским аквитанским языком, существовавшим до раннего Средневековья между Пиренеями и Гаронной (об этом свидетельствуют многочисленные лексические совпадения и совпадения морфологических показателей). Т. Феннеманном была выдвинута васконская гипотеза, согласно которой баскский язык является единственным выжившим языком васконской семьи, некогда распространённой на территории Западной Европы.

В СССР в 1920-х гг. возникла так называемая иберийско-кавказская гипотеза (её поддерживали Н. Я. Марр, Ш. В. Дзидзигури и Ю. В. Зыцарь), которая связывала баскский язык с языками Кавказа. Спустя более чем полвека С. А. Старостин предложил классифицировать баскский язык как один из сино-кавказских языков, куда также включают нахско-дагестанские и абхазо-адыгские (северокавказские, но не картвельские), синотибетские (китайский, тибетский, бирманский), дене-енисейские (енисейские языки Сибири и языки на-дене в Северной Америке), хуррито-урартские языки, а также язык-изолят бурушаски в Пакистане и, вероятно, некоторые другие неклассифицированные языки Евразии. Данная гипотеза поддерживается лишь немногими лингвистами на Западе, хотя существуют многочисленные лингвистические подтверждения.

Как можно убедиться, с баскским языком не всё так просто. Не так проста и его грамматика. Баскский является языком эргативного строя, то есть в его грамматике доминирует противопоставление производителя действия (агенса) и носителя действия (пациенса), а не субъекта и объекта, как в европейских языках. Такое как раз характерно для кавказских и индейских языков. Также для баскского характерны агглютинация, как в уральских или тюркских языках, и отсутствие грамматического рода.

Например, простая фраза «Вы покупаете мне газеты» в баскском выглядит так: Zuek egunkariak erosten dizkidazue. Здесь местоимение zu «вы» находится в эргативном падеже (с суффиксом -ek), далее следует egunkariak «газеты» (с суффиксом мн. ч. -ak), герундий erosten (от глагола erosi «покупать») и вспомогательный глагол dizkidazue, состоящий из четырёх частей: di- указывает на то, что глагол переходный и в форме настоящего времени; -zki- указывает на то, что объект во множественном числе; -da- указывает на то, что объект «для» кого-то; -zue показывает, что субъект – это «вы» (мн. ч.). Эти и многие другие особенности баскской морфологии существенно выделяют этот язык среди остальных языков Европы.

В то же время в баскском языке числительные образуются по двадцатеричной системе, что также характерно для кельтских языков, грузинского, адыгейского, а также для датского, французского и некоторых других языков, включая индейские. В частности этот пункт стал одним из аргументов Т. Феннеманна при обосновании им своей васконской гипотезы. Например: 40 (berrogei) = 2 (bi) × 20 (hogei), 60 (hirurogei) = 3 (hiru) × 20 (hogei), 80 (laurogei) = 4 (lau) × 20 (hogei), 90 (laurogeita hamar) = 4 (lau) × 20 (hogei) + 10 (hamar). Во французском языке числительные 80 и 90 образуются схожим образом при помощи числительного 20 (vingt): 80 (quatre-vingt) = 4 × 20, 90 (quatre-vingt-dix) = 4 × 20 + 10.

Лексика баскского языка характеризуется относительной устойчивостью, хотя в нём можно обнаружить некоторое количество кельтских, латинских и более поздних романских заимствований. Так, из кельтских языков происходят слова adar «рог» (от кельтского adarcos), hartz «медведь» (от artos), mando «мул» (от mandus «маленькая лошадь»), tegi «дом» (от tegos), tusuri «чертовщина» (от dusios «чёрт, нечистая сила»). Из латыни пришли слова bake «мир» (от латинского pāx, pācis), eliza «церковь» (от ecclēsia), gaztelu «замок» (от castellum), liburu «книга» (от līber), dorre «башня» (от испанского torre) и др.

В свою очередь баскский язык также оставил свой след в испанском. Латинское f в испанском в ряде случаев даёт h, что является следствием баскского влияния: от латинского fīlia «дочь» происходит испанское hija (ср. французское fille, итальянское figlia, португальское filha), латинское farīna «мука» даёт испанское harina (ср. французское farine, итальянское farina, португальское farinha). Ещё сильнее этот переход проявляется в гасконском языке (диалект окситанского). Также из баскского в испанский были заимствованы слова bizarro «смелый, отважный» (от bizar «борода»), cachorro «щенок» (от txakur), izquierdo «левый» (от ezker «левая рука»; отсюда же португальское esquerdo), vega «долина, пойма» (от ibaiki «берег реки», от ibai «река»; отсюда же португальское veiga).

Как видно, баскский язык не только сумел выжить среди прочих индоевропейских языков, но ещё и заметно наследил в некоторых из них. Этот язык показывает пример необычайной живучести, а народ басков проявляет необычайную стойкость ко всем внешним вызовам, которые сотни или даже тысячи лет перед ним возникали. Более того, баскский язык – это ключ к пониманию древнейших языков Европы, которые учёные ещё надеются узнать поближе.

У чому полягає різниця між російською і українською? Якщо ви здатні читати українські тексти і порівнювати українські слова з російськими, то ви швидко виявите основні відмінності, які лежать в основі розмежування. Тут йдеться про фонетику та граматику.

В самом деле, в чём же разница? И как мы к такой разнице пришли? На этот вопрос можно ответить, лишь покопавшись в истории языка, проанализировав, какие причины способствовали данным фонетическим и грамматическим расхождениям.

Украинский язык, как известно, относится к восточной ветви славянской группы индоевропейской языковой семьи, поэтому ближе всего он к белорусскому и русскому языкам. История украинского языка тесно связана с историей общего наддиалектного древнерусского языка. Украинский и белорусский выделились из древнерусского лишь после XIV века, до этого же времени в восточнославянском ареале существовало деление лишь на южное (собственно территории Украины, Белоруссии, южной и центральной части России) и северное наречия (северная часть России, Новгород), которые делились на различные говоры, различающиеся между собой внутри наречий не столь сильно.

После XIV века часть древнерусских княжеств, занимавших территории современных Украины и Белоруссии, попадает в зависимость от Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой. Начинается формирование смешанного западнорусского языка, который до XVII века был письменным и официальным языком литовской канцелярии и на котором были изданы первые книги на восточнославянском языке. Этот язык изучался наряду с греческим и латынью, но сами носители скромно называли его «руским языком» или «простой мовой». Именно этот язык современные украинские филологи называют староукраинским, а белорусские – старобелорусским (разделение данных понятий не всегда чёткое, но обычно принято отделять белорусские и украинские говоры западнорусского языка, распространённые, в свою очередь, на различных территориях).

В XVIII-XIX веках формируется современный литературный украинский язык, основанный на народных говорах. Значительный вклад в его развитие внесли И. П. Котляревский, Т. Г. Шевченко, а также М. Вовчок, И. С. Нечуй-Левицкий, П. Мирный, Л. Украинка, М. Коцюбинский, И. Я. Франко и др.

В Российской империи долгое время существование украинского языка отрицалось, его чаще называли «малороссийским наречием» или «испорченным Польшей русским языком», что отражено в Валуевском циркуляре 1863 года, последовавшем вслед за ростом национального самосознания и сепаратизма в тогдашней Малороссии. Лишь после 1917 года советской властью украинский язык был признан самостоятельным языком.

Не во всех регионах Украины сегодня украинский язык одинаков, он также в свою очередь делится на диалекты. Юго-западное наречие (південно-західне наріччя), объединяющее волынско-подольские, галицко-буковинские и карпатские говоры, исторически находилось под сильным влиянием польского и словацкого языков. Юго-восточное наречие (південно-східне наріччя), объединяющее среднеподнестровские, слобожанские и степные говоры, в основном подвергалось влиянию русского языка. Наконец, северное наречие (північне наріччя), включающее западно-, средне- и восточнополесские говоры, исторически формировалось вместе с белорусским языком. Литературная норма складывалась на основе юго-восточного наречия.

Украинский язык характеризуется рядом фонетических и грамматических особенностей, отличающих его от русского и других славянских языков. Далее будут перечислены некоторые из них.

В русском языке наличествует такое фонетической явление, как аканье, то есть неразличение /о/ и /а/ в безударном слоге. Так, в русском слове корова [kɐˈrovə] безударный первый слог произносится ближе к /а/, тогда как в украинском слове корова отчёт-ливо слышится /о/: [kɔˈrɔvɐ]. То же явление характерно для северо- и среднерусских диалектов, а также белорусского языка, но совсем не характерно для диалектов юга России, где распространено аканье.

В украинском языке праславянский гласный звук *ě перешёл в /i/, на письме обозначаемый графемой i. Так, праславянское *sněgъ даёт древнерусское, старославянское снѣгъ, современное русское снег, но в украинском это слово уже имеет вид сніг и произносится как [sʲnʲiɦ]. Подобное явление также обнаруживается в северных и среднерусских диалектах. Также в закрытом слоге украинскому /i/ соответствуют русские гласные /o/ и /e/: праславянское *kotъ даёт русское кот и украинское кіт; праславянское *nesti даёт русское нести и украинское нести, но формы прошедшего времени нёс и ніс в русском и украинском различаются.

Известная черта украинской фонетики – наличие фрикативного согласного [ɦ], который соответствует русскому взрывному [g]. Таким образом, слово гора в украинском произносится как [ɦɔˈra], а в русском – как [ɡɐˈra]. Подобное явление характерно для южнорусских диалектов, а также для белорусского, чешского, словацкого и верхнелужицкого языков.

В ряде украинских слов, продолжающих праславянские группы типа *TъlT, *TьlT, *TolT, согласный [l] перешёл в [v], что можно наблюдать на примере таких слов, как вовк «волк», жовтий «жёлтый», повністю «полностью». Также украинское в мы встречаем в суффиксе *-lъ: пив «пил», думав «думал», бачив «видел».

Перед /e/ и /i/ согласные в украинском языке не смягчаются, как это происходит в русском. Поэтому украинское слово дев'ять читается как [ˈdɛwjɐtʲ], где слышится /ɛ/, а русское слово девять читается как [ˈdʲevʲɪtʲ], где после мягкого [dʲ] слышится более широкое /e/. По этой же причине носитель русского языка слышит в украинском слове великий «большой» что-то близкое к русскому /ɨ/ в слове мыло [ˈmɨɫə]. На самом деле украинцы произносят это слово как [vɛˈlɪkɪj], а русские – как [vʲɪˈlʲikʲɪj]. Такое различие создаёт именно отсутствие мягкости.

Существует немало иных фонетических расхождений, которые также сильно заметны носителю русского языка. Например, переход /e/ в /o/ после шипящих в словах чоловiк «мужчина, муж», шостий «шестой» и т. д. Также многие обращают внимание на мягкое [sʲ] в прилагательных типа український «украинский», російський «русский», німецький «не-мецкий», польський «польский» или мягкое произнесение [t͡sʲ] в существительных украї-нець «украинец», німець «немец», молодець «молодец», кінець «конец». 

Обращают на себя внимание и многие грамматические особенности украинского языка. Так, в отличие от русского языка, в украинском сохраняется звательный падеж. Ещё у Пушкина мы можем встретить форму слова старец – старче. Это и была та самая утраченная звательная форма в древнерусском языке. Формы звательного падежа образовывались по-разному и зависели от типа основы: отьць – отьче, сестра – сестро, конь – коню и т. д. В украинском они остались: отець – отче, сестра – сестро, кінь – коню. В русском мы можем их встретить, пожалуй, только в словах Боже и Господи, которые сохранили свою звательную семантику, но являются лишь рудиментами исчезнувшей грамматической реалии.

В украинском языке сохраняются и некоторые исчезнувшие в русском падежные окончания. Так, современные окончания творительного падежа существительных женского рода -oй, -ей в украинском соответствуют окончаниям -ою, -ею: дівчина «девушка» – дівчиною «девушкой», земля «земля» – землею «землёй» и т. д. Такие окончания встречаются и в русском, но преимущественно в языке поэзии. Аналогично в украинском сохраняются окончания дательного падежа существительных мужского рода -oвi, -eвi: отець «отец» – отцеві, отцю «отцу», син «сын» – синові, сину «сыну», дім «дом» – домові, дому «дому».

Шире, чем в русском языке, в украинском используются краткие формы прилагательных в форме женского и среднего рода: нове життя «новая жизнь», старе дерево «старое дерево», гарна дівчина «красивая девушка», дурна тварина «глупое животное».

Более сложными являются различия, связанные с глаголом. В украинском сохраняется давнопрошедшее время (плюсквамперфект), образуемое при помощи вспомогательного глагола бути «быть». Так, помимо обычного прошедшего времени я вів «я вёл», существует конструкция я був вів, переводимая на русский язык точно так же. Будущее время глагола несовершенного вида вести тоже образуется двумя способами: аналитическим (я буду вести) и синтетическим (я вестиму). В русском языке возможен только аналитический способ.

Конечно, этим не ограничиваются фонетические и грамматические отличия украинского языка от русского. За многие сотни лет, что украинский язык развивается отдельно, он успел развить новые черты и сумел сохранить некоторые старые, утраченные русским языком. Ещё больше расхождений мы можем обнаружить, проанализировав лексику украинского языка. Всё же даже с такими большими расхождениями литературную украинскую речь можно понять.

В русском языке мы можем отыскать немало слов, которые имеют очень схожие пары с близкими или отличающимися значениями. Например, слова шрифт и скрипт чем-то похожи, есть и смысловая связь. Но дойти до этой связи без обращения к истории этих слов сложно. Оба слова являются заимствованными, но из разных языков. Слово шрифт является заимствованием из немецкого Schrift «письмо», а слово скрипт – из английского script «письмо». Оба слова восходят к латинскому scrīptum «написанное», далее к глаголу scrībō «писать». Таким образом, и в русском оба слова являются родственниками, но совершенно особого типа. Такие слова иначе называют дублетами.

Дублетов в русском языке великое множество, иногда даже кажущиеся лишь случайно сходными слова могут оказаться дублетами. Скажем, слова брошь и брошюра в русском сложно связать, однако известно, что оба слова пришли из французского, где общим для них является глагол brocher «сшивать, скреплять». Слова гладиолус и гладиатор, пришедшие из латыни, связаны со словом gladius «меч». Слова граната и гранула (от латинского grānum "зерно"), шифр и цифра (от арабского صفر, sifr «нуль»), суббота и шабаш (от ивритского שבת, shabát) – всё это сплошь дублеты.

Часто бывает и так, что корень заимствованного слова связаны родством с исконным корнем. Например, заимствованное из среднеперсидского слово ворс (современное گرس, gors «локон») исторически родственно русскому слову волос, санскритское слово чакра (от चक्र, cakrá) родственно русскому по происхжению слову колесо, латинское госпиталь (от hospitālis) родственно словам гость, господин.

Обнаружение дублетов, как и всё в этимологии, опирается не столько на сходство слов, сколько на словообразование, фонетические закономерности и семантику. Возьмём такие похожие слова, как термометр и терминал. Сходство этих слов не является признаком того, что это дублеты. Если мы углубимся в их историю, то выясним, что слово термометр (от французского thermomètre) имеет основу от древнегреческого θερµός (thermós) «тёплый», а слово терминал восходит к латинскому terminālis «пограничный», далее к terminus «граница, предел», никак не связанному с греческим словом.

Довольно «хитрыми» являются слова комплект и комплекс, различающиеся всего на одну букву. Первое слово происходит от латинского complētus «полный; законченный», далее от compleō «наполнять; завершать», далее от con- «с» и pleō «наполнять» (связано с plēnus «полный», древнегреческим πλήρης, plḗrēs «полный» и русским полный). Второе слово происходит от латинского complexus «связь, сочетание», далее от com- «с» и plecto «плести» (связано с древнегреческим πλέκω, plékō «плести»).

Долгое время считалось, что руническая письменность характерна лишь для древних германцев, однако с развитием лингвистики и с многочисленными археологическими находками в разных регионах Евразии приходило понимание, что германские руны далеко не единственные. Так, за тысячи километров от Скандинавии, где в основном и обнаруживаются памятники, записанные руническим письмом, были найдены руны, принадлежащие древним тюркам.

Так называемое древнетюркское (или орхоно-енисейское) руническое письмо использовалось предками современных тюркских народов в Центральной, Средней Азии и Сибири с VIII по X в. Область их распространения (Россия, Казахстан, Киргизия, Китай и Монголия) позволяет связать эти надписи с культурой тюргешей, древних уйгуров, енисейских кыргызов, карлуков и некоторых других народов.

На основе материалов семи групп орхоно-енисейских памятников (ленско-прибайкальская, енисейская, монгольская, алтайская, восточно-туркестанская, среднеазиатская, восточно-европейская) был частично восстановлен облик языка рун, который сегодня называют орхоно-енисейским, или древнетюркским. По мнению востоковеда С. Е. Малова, надписи были сделаны на огузском языке (предке турецкого, азербайджанского, туркменского и некоторых других тюркских языков), о чём свидетельствует ряд грамматических особенностей. Лексика преимущественно общетюркская, однако, что интересно, большинство древнетюркских глаголов сохранилось в башкирском языке. 

Это был первый литературный язык тюрков, тогда ещё говоривших на близкородственных и взаимопонятных диалектах, выделившихся их пратюркского языка. Его развитие происходило, как предполагают лингвисты, с III в. н. э., так как уже с VI в. он был хорошо стандартизован и активно использовался на территории Тюркского каганата. Упадок древнетюркского языка приходится на X в., когда начались активные миграции тюркских народов, положившие начало распаду тюркского языкового единства.

Древнетюркские руны в своём классическом варианте (VIII в.) включали 38 знаков, напоминающих германские руны (по этой причине им дали такое название). Письменность также была консонантно-вокалической, однако, в отличие от рун германцев, тексты тюркскими рунами записывались справа-налево. Большинство знаков обозначали отдельные гласные и согласные, несколько знаков обозначали звукосочетания (два согласных или гласный и согласный).

Изучение орхоно-енисейской письменности началось лишь в XIX в. В 1891 году российский тюрколог В. В. Радлов организовал первую Орхонскую экспедицию в Монголию, в ходе которой были обнаружены первые памятники древнетюркской рунической письменности. Первые попытки дешифровки рун Радловым были не совсем удачными. В 1893 году датский лингвист В. Томсен окончательно дешифровал письмо, и на основе его и своих разработок Радлов опубликовал некоторые переводы орхонских памятников. Спустя ещё несколько лет Радлов организовывает Турфанскую экспедицию в Центральную Азию во главе с этнографом Д. А. Клеменцом. Исследованием языка орхонско-енисейских надписей в 1950-60-е годы занимался советский тюрколог Г. Х. Ахатов, обосновавший лексическую и отчасти грамматическую общность языка западносибирских татар и языка орхоно-енисейских памятников.

Несмотря на то что древнетюркские руны и язык рунических надписей исследуется уже больше века, до сих пор нет точного ответа на один насущный вопрос: откуда взялась эта письменность? Одни указывают на похожесть рун с тюркскими тамгами (родовые фамильные знаки), другие указывают на возможное влияние согдийского письма или индийского письма кхарошти, возникшего на основе арамейской письменности. Предпринимались также попытки связать руническое древнетюркское письмо с китайскими иероглифами.

Древнетюркские руны нередко связывают с письменностями IX-X вв. н. э. в при-азовско-донском регионе, считая, что они принадлежали хазарам, булгарам или печенегам. Венгерские руны, использовавшиеся венграми до начала XI в., можно достоверно считать ответвлением от древнетюркских. Под сомнением родство с болгарскими рунами – письменностью протоболгар VI-X вв., которая, по словам тюрколога И. Л. Кызласова, «несмотря на ряд её руноподобных знаков, не похожа ни на один из известных алфавитов тюркоязычных народов». Также с древнетюркскими рунами может быть связано иссыкское письмо, памятники которого были найдены на Памире и Тянь-Шане (наиболее известный памятник данного письма – это надпись на серебряной чаше из кургана Иссык в Казахстане).

Часто вместо сочетания «китайский язык» говорят «китайские языки», что кажется довольно странным. Ведь мы все прекрасно знаем, что все китайцы говорят по-китайски. Разумеется, в Китае тоже есть свои диалекты, но диалект – это ведь не совсем то же самое, что и язык. Никто бы не стал называть, скажем, современный псковский диалект русского языка или силезский диалект немецкого языка самостоятельными языками.

Всё же следует признать, что такие рассуждения в отношении китайского вряд ли справедливы, поскольку различия между китайскими диалектами настолько велики, что между носителями, например, северных и южных китайских диалектов практически невозможна взаимопонятность. В то же время житель какого-либо южного региона России поймёт жителя Пскова, а житель Кёльна хоть как-то сможет разобрать речь какого-нибудь огородника из Нижней Силезии.

Китайские диалекты, с лингвистической точки зрения, следовало бы рассматривать как самостоятельные языки китайской группы сино-тибетской языковой семьи. Два китайских диалекта фонетически и грамматически могут отличаться друг от друга больше, чем русский от польского, немецкий от нидерландского, итальянский от испанского и т. д. Но есть у всех китайских диалектов нечто общее – письменность. Иероглиф – это, по сути, рисунок, который что-то значит, и, подобно математическим символам, его можно перевести, то есть раскрыть его смысл, не зная его точного прочтения в литературном языке. Именно иероглиф является связующим звеном между всеми китайскими диалектами.

Можно выделить по меньшей мере десять самых крупных китайских диалектов, которые в свою очередь далее подразделяются на более мелкие поддиалекты: северный диалект гуаньхуа (官話/官话, guānhuà), называемый в англоязычной традиции мандаринским языком (Mandarin Chinese); цзинь (晉語/晋语, jìnyǔ), или шаньси (山西话/山西话, shānxīhuà), часто включаемый в состав северных диалектов, но обнаруживающий некоторые отличия от них; гань (贛語/赣语, gànyǔ); хой (徽州話/徽州话, huīzhōuhuà); сян (湘語/湘语, xiāngyǔ), или хунань (湖南話/湖南话, húnánhuà); у (吳語/吴语, wúyǔ), к которому принадлежит шанхайский диалект (上海話/上海话, shànghǎihuà); юэ (粵語/粤语, yuèyǔ), который часто отождествляют с кантонским диалектом (廣東話/广东话, guǎngdōnghuà); пинхуа (平話/平话, pínghuà), нередко объединяемый с языком юэ; хакка, или кэцзя (客家話/客家话, kèjiāhuà); минь (閩語/闽语, mǐnyǔ). Наддиалектным литературным языком является путунхуа (普通話/普通话, pǔtōnghuà).

Различия в устной речи носителей различных диалектов особенно сильно просматриваются в местных сленгах, однако даже самые знаменательные слова (местоимения, числительные, общие глаголы и т. д.) часто абсолютно неузнаваемы в разных диалектах. Так, местоимение 1-го л. ед. ч. 我 «я», которое в стандартном китайском передаётся как (wǒ), в кантонском передаётся как (ngo5, o5), в хакка – как (ngài), в южноминьском – как (góa), в диалекте у – как (ngu); числительное 二 «два» в стандартном китайском произносится как (èr), в кантонском – как (ji6), в хакка – как (ngi), в южноминьском – как (jī, lī), в у – как (ní); глагол 見/见 «видеть» в стандартном китайском читается как (jiàn), в кантон-ском – как (gin3), в хакка – как (kèn), в южноминьском – как (kiàn), в у – как (ji).

Немало сложностей возникает при использовании этикетных слов и выражений. Так, чтобы попросить извинения, в китайском традиционно используется фраза 對不起 (duìbùqǐ), которая в кантонском уже читалась бы как (deoi3 bat1 hei2). Однако носители кантонского диалекта, скорее, скажут что-то вроде 對唔住/对唔住 (deoi3 m4 zyu6). Та же стандартная китайская фраза в южноминьском диалекте читалась бы как (tùi-put-khí), но носители этого диалекта так не скажут, поскольку у них уже есть своя формула 歹勢/歹势 (phái-sè). Выражение 對唔住/对唔住 в этом диалекте означает "Мне жаль". То же касается многих стандартных выражений и формул вежливости.

Причины диалектной дифференциации китайского языка носят как исторический, так и географический характер. Если посмотреть на карту китайских диалектов, то можно обнаружить, что дробность диалектов увеличивается с севера к юго-востоку. Это связано с нашествиями с I-II вв. н. э. кочевых племён, проживавших севернее Китая. Из-за этого многие жители северного Китая мигрировали на юг, где было спокойнее, и селились целыми общинами. За счёт этого стало возможным сохранение черт древних северных диалектов и их влияние на исторические диалекты юга. Так, название диалекта хакка дословно переводится как «пришлые семьи» (от 客, kè, диал. hak «гость, пришелец» и 家, jiā, диал. kâ «семья»). Влияние диалекта столицы (с XIII века им стал Пекин) в свою очередь приводило к тому, что диалекты севера стремились к однородности.

В настоящее время в Китае активно ведётся работа по популяризации общего языка путунхуа и его письменной нормы байхуа (白話文/白话文, báihuàwén), близких к нормам пекинского диалекта (北京話/北京话, běijīnghuà). Сфера использования путунхуа достаточно широка: это язык теле- и радиовещания, образования, делопроизводства. Несмотря на жёсткую языковую политику в КНР, лишь немногие жители юга стремятся его учить и понимать. Большинство же сохраняет приверженность родным диалектам.

Большие территории Евразии сегодня занимают народы, называемые финно-угорскими (финны, эстонцы, карелы, вепсы, ижорцы, саамы, мордва, марийцы, удмурты, коми-зыряне, коми-пермяки, венгры, ханты, манси) и самодийскими (ненцы, энцы, нганасаны, селькупы; в количественном отношении сильно уступают финно-угорским народам). Предки обеих этнических групп в глубокой древности составляли группу родственных прауральских племён, носителей прауральского языка.

Сегодня точно не известно, где и когда жили прауральцы, и, соответственно, каков был изначальный ареал распространения их языка. В XIX веке под влиянием урало-алтайской гипотезы было сделано предположение, что прародину прауральцев следует искать на Алтае и в Сибири. Сегодня более достоверной считается локализация прародины в пределах от Волги до Урала, а также, возможно, в Западной Сибири, на что указывают лингвистические данные. Всё же и по сей день единства по этому вопросу нет.

Распад прауральского языка на прафинно-угорский и прасамодийский также датируют по-разному: от VI до IV тыс. до н. э. В дальнейшем прафинно-угорский язык стал распадаться на финно-пермские (пермские языки коми и удмуртский, финно-волжские марийские и мордовские языки, прибалтийско-финские вепский, ижорский, карельский, финский, эстонский языки, а также ряд саамских языков) и угорские языки (венгерский, обско-угорские). Самодийские языки разделились на северные (ненецкий, энецкий и нганасанский, юрацкий язык этой группы вымер) и южные (вымерли, сохранился лишь селькупский).

Изучение уральских языков началось задолго до возникновения индоевропеистики и сравнительно-исторического языкознания. В XVIII в. шведский профессор У. Рудбек предложил список родственных слов для финского и венгерского, из которых, однако, лишь меньше половины оказались верными. В то же время немецкий филолог И. Г. фон Экхарт уже предположил связь финно-угорских языков с самодийскими языками. К началу XIX в., когда индоевропеистика находилась ещё в зачаточном состоянии, были изучены и хорошо известны все финно-угорские языки. Всё же языки индоевропейской семьи заинтересовали европейских учёных больше.

В XIX в. была выдвинута урало-алтайская гипотеза, объясняющая некоторые связи уральских языков с языками алтайской семьи и в особенности с тюркскими языками (сингармонизм, агглютинация, притяжательные суффиксы, совпадения некоторых морфологических показателей и лексические схождения). С другой стороны, наличие очевидных совпадений в морфологии уральских и индоевропейских языков (сходство личных местоимений 1-го и 2-л. на *m- и *t-, прочие совпадения морфологических показателей) побудили некоторых лингвистов рассмотреть возможность существования индо-уральской языковой общности. На сегодняшний день ни одна из двух гипотез не поддерживается большинством учёных, а все совпадения объясняются (в особенности советскими и российскими компаративистами) общим происхождением всех трёх языковых семей из праностратического языка.

В XX в. много внимания уделялось находящимся под угрозой вымирания юкагирским языкам, распространённым в Северо-Восточной Азии. Сравнение этих языков с уральскими указывает на возможность их более дальнего родства, однако данная гипотеза также оспаривается с отсылкой к ностратической макросемье.

На прауральском уровне удаётся реконструировать немногие слова, гораздо точнее соответствия на уровне отдельно финно-угорских и самодийских языков. Тем не менее, тот материал, которым располагают лингвисты, даёт представление о быте и жизни древних прауральцев. Реконструированы некоторые слова, обозначающие животных: *kala «рыба» (венг. hal, хантыйск., мансийск хул, марийск. кол, мордовск. кал, фин., эст. kala; ненецк. халя, нганасанск. колы), *lunta «птица, гусь» (венг. lúd, хантыйск. ӆᴏнт, мансийск. лунт, лөнт, марийск. лудо, лыды, фин. lintu, эст. lind), *šiŋere «мышь» (венг. egér, эрзянск. чеерь, фин. hiiri, эст. hiir) и др. Известны слова, касающиеся неживой природы: *jäŋe «лёд» (венг. jég, хантыйск. йӛӈк, фин., эст. jää), *mëxe «земля» (эрзянск. мәг, манскийск. ма, коми, удмурт. му, марийск. мӱнӧ, фин., эст. maa), *tule «огонь» (коми тылкӧрт, удмурт. тыл, мордовск. тол, фин., эст. tuli; ненецк. ту, нганасанск. туй), *wete «вода» (венг. víz, мансийск. вит, коми ва, удмурт. ву, марийск. выт, вӹт, мордовск. ведь, фин., эст. vesi; ненецк. иʺ), *kuŋe «луна» (венг. hó, hold, эрзянск. ков, фин., эст. kuu) и т. д.

Также реконструируется многое, что связано с человеком: *käte «рука» (венг. kéz, марийск. кид, фин., эст. käsi), *jalka «нога» (венг. gyalog, марийск. ял, йол, мордовск. ялго, ялга, фин. jalka, эст. jalg), *päŋe «голова» (венг. fej, fő,манскийск. пуӈк, коми пон, удмурт. пум, мордовск. пе, фин. pää, эст. pea), *śüδäme «сердце» (венг. szív, коми сьӧлӧм, удмурт сюлэм, марийск. šӱм, финск. sydän, эст. süda; энецк. сео, ненецк. сей), *śilmä «глаз» (венг. szem, хантыйск. сем, мансийск. сам, коми, удмурт. син, марийск. шинча, мордовск. сельме, фин. silmä, эст. silm; ненецк. сэв, нганасанск. сеймы), *kele «язык» (коми кыв, удмурт. кыл, мордовск. кель, кяль, фин. kieli, эст. keel), *ëpte «волосы» (манскийск. ат, марийск. ӱп, фин. hapsi; ненецк. ӈэбт, нганасанск. ӈабтә), *luwe «кость» (венг. láb, хантыйск. лӓв, мансийск. лув, коми., удмурт. лы, марийск. лу, мордовск. ловажа, фин., эст. luu; ненецк. лы, нганасанск. латәә).

Реконструированная лексика прауральского языка на данный насчитывает 400-500 слов, из которых лишь около трети можно считать абсолютно достоверными соответ-ствиями. Реконструированы некоторые глаголы, числительные (достоверны лишь *kakta / *käktä «два» и *witte / *witi «пять; десять (в самодийск.)»), местоимения, а также падежные суффиксы (для прауральского реконструируется по меньшей мере шесть падежей).

Таким образом, о лексике и грамматике прауральского языка мы знаем не так уж и много, если сравнивать с успехами индоевропеистики. Тот факт, что материал многих ныне вымерших уральских языков оказался утрачен и недоступен для исследования, усложняет задачу. Всё же работа в этом направлении продолжается. И если удастся продвинуться чуть дальше, это ещё ближе подведёт нас к следующей стадии сравнения – ностратической.