Глава 4. Фонетические закономерности

М.К.

Меня несколько озадачил твой пример с корнем *bʰer- «нести». От него в русском языке произошёл глагол брать с начальным б, но в греческом от него же происходит глагол φέρω(phérō) «носить» с начальным φ(ph), а в латыни – ferō «носить» с начальным f. Что-то подобное выше я уже неоднократно видела. Насколько я поняла, это и есть те самые фонетические соответствия? То есть русскому б в латыни и греческом всегда соответствуют эти буквы?

 

А.М.

Здесь следует сделать два маленьких, но важных уточнения. Во-первых, ты путаешь буквы и звуки – это совершенно разные вещи. Во-вторых, русский согласный [b] в данном случае является рефлексом праиндоевропейского придыхательного *bʰ, от которого в древнегреческом развился глухой придыхательный [pʰ], в латыни – [f]. В санскрите от него происходит звук [bʱ], в английском, армянском – [b]. Эта закономерность между звуками была обнаружена уже давно и доказана на сотнях примеров.

Так, к корню *bʰer- восходят также санскритское भरति (bhárati) «носить», армянское բերեմ (berem) «носить», английское bear «носить; выносить; рождать». От того же корня (от формы *bʰr̥tis) происходит латинское fors «случай» (в родительном падеже – fortis), от которого образовано слово fōrtuna «судьба».

Русский согласный [b] может происходить также от праиндоевропейского непридыхательного *b, которому в латыни, древнегреческом и санскрите также соответствует [b]. Например, от корня *bel- «сильный» происходит русское прилагательное большой, а также латинское dēbilis «слабый» (с префиксом dē- «из-, от-»), древнегреческое βελτίων (beltíōn) «лучше» и санскритское बल (bala) «сила».

Звуковых соответствий довольно много, они не всегда однозначны. Я приведу тебе лишь часть соответствий между согласными в различных индоевропейских языках. У меня есть полная таблица, которая включает остальные согласные, гласные, дифтонги, слоговые сонаты, сочетания звуков для этих и некоторых других языков. Вся таблица очень объёмная, поэтому здесь я привожу лишь небольшой отрывок. Для общего знакомства с темой нам этого будет вполне хватать.

 

ПИЕ	Санскр.	Ст.-слав.	Литовск.	Греч.	Лат.	Готск.
*p	p ph	p				f b [β]
*t	t th	t				þ [θ] d [ð] t
*ḱ	ś [ɕ]	s	š [ʃ]	k	c [k]	h g [ɣ]
*k	k c [tʃ] kh	k č [tʃ] c [ts]	k
*kʷ				p t k	qu [kʷ] c [k]	ƕ [ʍ] gw w
*b	b bh	b				p
*d	d dh	d				t
*ǵ	j [dʒ] h [ɦ]	z	ž [ʒ]	g		k
*g	g j [dʒ] gh h [ɦ]	g ž [ʒ] dz	g
*gʷ				b d g	v [w] gu [ɡʷ]	q [kʷ]
*bʰ	bh [bʱ]	b		ph [pʰ]	f b	b [b] b [β] f
*dʰ	dh [dʱ]	d		th [tʰ]	f d b	d d [ð] þ [θ]
*ǵʰ	h [ɦ]	z	ž [ʒ]	kh [kʰ]	h h/g	g g [ɣ] g [x]
*gʰ	gh [ɡʱ] h [ɦ]	g ž [ʒ] dz	g
*gʷʰ				ph [pʰ] th [tʰ] kh [kʰ]	f g/u [w] gu [ɡʷ]	g b w gw

 

М.К.

Хорошая табличка. Некоторые соответствия тут меня несколько удивляют. Связь славянского согласного [b] с латинским [f] ещё можно объяснить. Эти звуки образуются почти в одном месте, хотя чуть-чуть по-разному. Но вот соответствия для праиндоевропейского согласного *gʷ кажутся слишком фантастичными, особенно для греческого.

 

А.М.

Ничего фантастичного в этом нет. Праиндоевропейский лабиовелярный звонкий *gʷ (как и глухой *kʷ) действительно даёт очень разные результаты. Такова природа этого звука.

Приведу самый классический пример с этим согласным, какой только можно найти. Праиндоевропейский корень *gʷeyh₃- «жить» с суффиксом *-wós даёт прилагательное *gʷih₃wós «живой», от которого происходит праславянское *živъ «живой» (русское живой, старославянское живъ, чешское živý, польское żywy). К тому же слову восходят литовское gyvas «живой» и санскритское जीव (jīva) «живой». Есть соответствия и в германских языках: английское quick «быстрый» и древнескандинавское kvikr «живой». Оба слова восходят к прагерманскому *kwikwaz «живой», где начальное *kw- [kʷ] совпадает с готским соответствием из таблицы. То есть пока таблица нас не обманула. Наконец, самые интересные когнаты в латыни и древнегреческом. Как будет звучать слово «живой» в этих языках?

 

М.К.

Как это слово звучит по-гречески, я знать не могу. По-итальянски – vivo. В латыни, наверное, тот же корень.

 

А.М.

Мыслишь верно. В латинском есть слово vīvus «живой». Древнегреческое слово тебе тоже должно быть известно. Ты ведь изучала биологию в школе?

 

М.К.

Точно! Слово биология переводится как «наука о жизни» или что-то такое. Первая часть био- начинается на [b].

 

А.М.

Вот именно. Древнегреческое слово βίος (bíos) «жизнь» чем-то похоже на латинское vīvus. А в современном греческом, где буквой β давно уже обозначается звук [v], оно даже созвучно с ним. Обрати внимание на то, что все сопоставления проводятся при помощи таблицы.

 

М.К.

Но ведь для древнегреческого приведены разные соответствия. Почему же именно здесь [b]? Где же остальные?

 

А.М.

Качество согласного часто зависит от положения в слове, от окружения и от других факторов. Обычно праиндоевропейский *gʷ в древнегреческом даёт [b], но бывают и особые случаи.

Так, праиндоевропейский корень *gʷelbʰ- «чрево» даёт древнегреческое слово δελφύς (delphús) «чрево», откуда возникло также название города Δελφοί (Delphoí) «Дельфы». Отсюда же происходит санскритское слово गर्भ (garbha) «плод, зародыш» с другим начальным согласным.

От корня *gʷḗn «женщина» происходит древнегреческое слово γυνή (gunē) «женщина; жена», а также санскритские слова ग्ना (gnā) «жена» и जनि (jani) «женщина». Вот тебе и остальные звуки.

 

М.К.

Да уж. Этимология – самая удивительная и странная наука. Неужели эта таблица даёт ответы на все вопросы? Это своего рода периодический закон для этимологов?

 

А.М.

Отлично выразилась. Менделеев, руководствуясь своим периодическим законом, мог предсказать, какими характеристиками обладали ещё неизвестные химические элементы. Лингвисты, руководствуясь фонетическими законами, могут угадывать формы давно исчезнувших слов, не засвидетельствованных ни в одном источнике. Тут некоторая аналогия есть.

Мы всё же открытий делать не будем, нам хватит того, что уже открыто. Для нас эта таблица даёт представление о том, каким звукам праиндоевропейского языка соответствуют звуки современных языков. Отвечая на первый твой вопрос, скажу, что она действительно объясняет очень многое, но далеко не всё. Если бы она объясняла всё, то этимологи сидели бы без работы.

 

М.К.

И что же она не объясняет, если не секрет?

 

А.М.

Не секрет. В фонетике различных языков происходят такие процессы, которые следует объяснять, выйдя за рамки идеальных соответствий. С ними приходится сталкиваться довольно часто.

Помнишь, ты спрашивала о родстве слов день и day? Я тогда сослался на корень *dʰegʷʰ- и связал его с русским глаголом жечь. Однако же если ты посмотришь в таблицу, то обнаружишь, что для праиндоевропейского *dʰ соответствия в виде русского или старославянского ж нет и быть не может. Русское слово жечь восходит к праславянскому *žegti «жечь», которое семантически точно соответствует литовскому degti «жечь». Но если бы эти слова были родственными, то и в праславянском ожидалось бы *d. Праславянское *ž могло развиться из *g, но подходящего корня для этого слова просто не существует. Тогда лингвисты предположили, что в слове произошла замена *d на *g в результате ассимиляции, то есть слово *žegti возникло из *gegti, далее из *degti. Такие вот трансформации.

Бывают и более тяжёлые случаи. В некоторых словах происходит «рокировка» звуков, которая называется метатезой. Например, от праиндоевропейского корня *dʰeiǵʰ- «лепить, придавать форму» происходят латинское fingō «лепить; формировать», английское dough «тесто» и немецкое Teig «тесто». К тому же корню возводят русские слова зодчий, здание, созидать, а также древнерусское слово зьдъ «глина; стена», восходящее к праславянскому *zidъ. Семантически слово *zidъ подходит к корню *dʰeiǵʰ-, но фонетически невозможно, чтобы из *dʰ возник *z, а из *ǵʰ – *d. Тогда учёные сделали предположение, что в праиндоевропейском корне *dʰeiǵʰ- произошла метатеза, то есть согласные *dʰ и *ǵʰ как бы поменялись местами. Тогда становится возможным отнесение праславянского *zidъ к данному корню.

Ассимиляция (если она относится к так называемым неавтоматическим изменениям), диссимиляция, метатеза – всё это довольно известные фонетические явления, которые спорадически возникают в словах самых разных языков. И они далеко не единственные. Распознавать их лингвисты давно научились, но они всё равно затемняют этимологию. Это говорит о том, что этимология имеет дело не только с правилами, но и исключениями.

 

М.К.

Выходит, работа этимологов не так проста, как может показаться. Я уже успела обрадоваться таблице, думала, что она знает ответы на все вопросы. А тут ещё додуматься надо, что в корне происходят какие-то посторонние замены.

 

А.М.

В науке всегда так: есть идеальная формула и неидеальная реальность, которая всегда хоть на одну переменную да искажает результат. Этимология тоже не является исключением.

 

М.К.

А науке известно, почему происходят такие фонетические изменения, которые приводят к разделению языков?

 

А.М.

Причины таких изменений предсказуемы. Происходят они потому, что каждое новое поколение произносит слова несколько отлично от предыдущего, а также привносит в язык что-то новое: какие-то нормы произнесения звуков и постановки ударения меняются, какие-то грамматические конструкции используются чаще других, какие-то новые слова вытесняют уже отжившие свой срок. Язык медленно изменяется, это неизбежно.

Ты, наверное, знаешь, что русские, украинцы и белорусы некогда говорили на едином древнерусском языке. Сегодня у каждого народа есть свой язык: русский, украинский, белорусский. Так вышло, что после XIV века древнерусские земли, на которых расположены Украина и Белоруссия, попали в зависимость от Великого княжества Литовского, а затем и от Речи Посполитой, утратив, таким образом, связь с Русью. На этих территориях стал формироваться так называемый западнорусский язык, диалекты которого в итоге стали современными украинскими и белорусскими диалектами. Можно сказать, что наши пути разошлись в тот период истории.

Мы, как я уже и говорил, можем понимать украинскую речь, но мы сразу же замечаем, что украинцы произносят слова с некоторыми «отклонениями» от нашей нормы: г у них произносится почти как звонкий х (для этого звука есть транскрипционное обозначение [ɦ]), вместо русских о и е (например, в словах хлеб, лес, кот, дом) в ряде случаев встречается і (хліб, ліс, кіт, дім), вокализуется л в словах типа вовк «волк», бачив «видел», думав «думал».

За те несколько сотен лет, что русский и украинский существуют порознь, произошли такие автоматические изменения, которые для украинцев кажутся естественными, а для нас они кажутся отклонениями от привычной для нас нормы. Пока эти изменения не столь многочисленны, но если бы прошло в два или в три раза больше времени с момента распада древнерусского языкового единства, то мы бы вообще перестали понимать речь украинцев. Даже знакомые нам слова звучали бы совершенно непонятно для нас.

 

М.К.

Наверное, и русский язык тоже удаляется от исконного состояния и, соответственно, от украинского, то есть тоже изменяется в своём собственном направлении?

 

А.М.

Совершенно верно. Многие думают, что русский язык статичен, но это не так. Обратившись к памятникам русского языка XVI века, мы ещё сможем прочесть, что в них написано. Мы прекрасно сможем понять, например, переписку Ивана Грозного и Андрея Курбского. Но сможем ли мы так же просто прочитать «Слово о полку Игореве», написанное в XII веке? Очень сомневаюсь. За восемь с лишним столетий изменений накопилось очень много. Именно из-за них мы не можем просто так понять язык своих же предков, но мы ощущаем, что язык «Слова…» и наш современный язык – это один и тот же язык, но на разных этапах своего исторического развития.

Если продолжать сравнение с украинским, то можно обратить внимание на то, что в русском языке утрачен звательный падеж, который сохранился в украинском. Ещё у Пушкина мы встречаем это странное слово старче, которое является формой звательного падежа слова старец и считается устаревшим. В украинском это обычный падеж, использование которого обязательно. В русском языке окончания творительного падежа существительных женского рода -ою, -ею считаются устаревшими, мы используем окончания -oй, -ей (девушкой, землёй и т. д.). В украинском же они сохраняются (дівчиною, землею).

До сих пор в русском языке происходят различные процессы, меняющие его облик. Приведу парочку примеров частных автоматических изменений в русском языке, которые можно проследить сегодня.

Раньше сочетание чн в словах булочная, прачечная, скворечник читалось как [шн], как того требует московское произношение. Сегодня в речи молодёжи это же сочетание часто произносится как [чн] в приведённых словах, но слова конечно, яичница произносятся всё ещё по-старому. Это говорит о том, что буквально на наших глазах происходит фонетическое изменение под влиянием письменной нормы (движение в сторону петербургской нормы). Некоторые уже произносят слово конечно так, будто читают его по буквам.

Другой пример. Уже многие десятилетия в среде филологов идёт спор о том, как следует образовывать глаголы несовершенного вида от глаголов совершенного вида оспорить, освоить, обустроить, удостоить, приурочить, просрочить и т. д. Как ты сама их обычно образуешь?

 

М.К.

Ну, обычно так: оспаривать, осваивать, обустраивать, удостаивать, приурачивать, просрачивать. Тут вроде везде происходит замена о на а, то есть имеется чередование в корне.

 

А.М.

Типичная журналистка. А вот у Пушкина написано следующее: «Веленью божию, о муза, будь послушна, / Обиды не страшась, не требуя венца, / Хвалу и клевету приемли равнодушно, / И не оспоривай глупца». Почему же у него мы встречаем слово оспоривай, а не оспаривай? И как вообще так вышло, что корень спор- превратился в спар-? Я уже молчу о том, что корень в слове просрочить тот же, что в слове срок, а у тебя там вообще неприличное слово вырисовывается. Как же так?

 

М.К.

Я не знаю, почему так произошло. Просто все так говорят, я так выучила это слово.

 

А.М.

Вот видишь, последние поколения употребляют новые варианты этих глаголов несовершенного вида, совсем не задумываясь, как это делать правильно. А правильно будет так: оспаривать, осваивать, обустраивать, удостаивать, но: приурочивать, просрочивать. Колебания относительно выбора некоторых форм были ещё в XIX-XX веках, но сегодня установились такие нормы.

Некоторые преподаватели старой закалки в ярости зачёркивают даже слово оспаривать в сочинениях своих учеников – негодуют, когда кто-то «перечит» Пушкину. Я думаю, напрасно. Дети не виноваты в том, что на их век выпало такое серьёзное морфонологическое изменение, свойственное речи их родителей. В будущем, я думаю, и слова приурочивать, просрочивать будут произноситься и писаться так, как ты предложила, ведь уже многие так говорят и пишут, не видя в этом никакой ошибки.

Через несколько столетий в русском языке произойдёт ещё много подобных мелких изменений, и облик русского языка изменится ещё сильнее. Когда у тебя будут внуки, я думаю, ты заметишь, что они будут говорить немного не так, как ты говорила в свои годы.

 

М.К.

Наверное, ты прав. Кстати, ударение ведь тоже меняется? Иначе как ещё объяснить то, что принято говорить звони́т, а многие говорят зво́нит? Также режет слух, когда говорят до́кумент или доку́мент, а не докуме́нт. Это, кажется, всё из той же серии? Формируется какая-то новая норма?

 

А.М.

Да, изменяется и система ударений в современном русском языке. В древнерусском она была более простой, хотя ударение и тогда не было фиксированным на определённом слоге, как в чешском или польском. Были строгие правила, которые определяли место ударения в слове. Например, в слове пра́вда ударение стоит (и всегда стояло) на первом слоге, а в слове правди́вый – на предпоследнем. Но исторической нормой в последнем слове было ударение также на первом слоге. Суффикс -ив сегодня просто оттянул его на себя, что прослеживается почти во всей совокупности слов с этим суффиксом (исключения составляют слова юро́дивый и ми́лостивый). И такого рода примеров много.

Происходит разрушение старой системы ударений и переход к новой системе, а на данном этапе мы наблюдаем полный «акцентологический хаос», из-за которого иностранцы, изучающие русский язык, так страдают. Это, как предполагают лингвисты, не просто эпизодические сбои в норме, а глобальный процесс, который приведёт к появлению какой-то другой, более простой системы, где всё будет подчинено определённым правилам.

Мы, кстати, тоже, выбирая между вариантами звони́т и зво́нит, творо́г и тво́рог, взя́ло и взяло́, по сути, просто поддерживаем этот процесс. Старая норма всё равно уйдёт, а новая закрепится. Из-за наличия строгой литературной нормы это будет происходить долго и, возможно, с некоторыми нарушениями, но всё равно система ударений станет новой.

 

М.К.

Я таких вещей почти никогда не замечала. Но теперь по-настоящему я задумалась над тем, насколько изменчив язык. Меня поражают твои масштабные сравнения, где я вижу различные изменения. Но я бы и представить не могла, что такие же происходят прямо сейчас в нашей речи. Мы сами лепим свой язык. Это чудо.

 

А.М.

Помнится, ты говорила, что не веришь в чудеса.

 

М.К.

Только не надо меня попрекать моими же словами. Тогда я была глупая и неопытная журналистка, а теперь я матёрая! Вот так!

А как можно объяснить такие явления, как ассимиляция, диссимиляция, метатеза? Ведь эти изменения, как ты говорил, не являются регулярными.

 

А.М.

Процессы ассимиляции и диссимиляции просто объяснить случайным искажением при произнесении. Иногда мы тоже говорим левольвер вместо револьвер, колидор вместо коридор. Ещё я замечал, что далеко не у всех получается с ходу произнести сочетание слов в расположении части: многие говорят либо в ласположении части, либо в распоряжении части.

Когда такие ошибки становятся регулярностью в каком-то слове, оно принимает новый облик. Например, в русском языке есть хорошо известное тебе слово блин, которое в древнерусском имело вид млинъ (сравни с украинским млинець) и, очевидно, было связано с глаголом молоть. В литературном языке немало таких примеров, однако в диалектах, которые характеризуются большей вариативностью, такое явление встречается ещё чаще.

То же самое можно сказать о метатезе. Слово медведь в ряде русских диалектов имеет вид ведьмедь, а в литературном украинском – ведмідь. Русское слово ладонь является искажением более ранней формы долонь (сравни со старославянским длань, украинским долоня, болгарским длан, чешским dlaň). Слово крапива в русском языке соответствует сербохорватскому ко̀прива и польскому pokrzywa – сразу три разных варианта в трёх литературных языках. Такие вот перестановки.

 

М.К.

Странно получается… Как тогда выглядело слово «крапива» в праславянском? Какая из этих форм первична?

 

А.М.

Если отталкиваться от тезиса младограмматиков о том, что фонетические законы не знают исключений, то выходит, что это вообще три разных слова, так как для них реконструируются три разных праформы: *kropiva, *kopriva и *pokriva. Мне наиболее разумной всегда казалась праформа *kopriva, так как рефлексы именно этой формы встречаются в большинстве славянских языков: болгарское коприва, словенское kopriva, чешское kopřiva, а также нижнелужицкое kopśiwa и верхнелужицкое kopřiwa. Но вариант *kropiva тоже может быть верным, его нередко вязывают со словами *kropъ «укроп» или *kropiti «кропить». С другой стороны, оно могло возникнуть и от праславянского *koprъ «укроп». В общем, ясности пока нет.

Фонетические соответствия – это лишь базис, на который следует опираться при реконструкции или этимологизации (определении этимологии слова). При этом надо понимать, что в языке происходит великое множество таких мелких изменений, которые не являются универсальными, то есть не затрагивают весь массив слов с теми же условиями реализации кого-либо фонетического явления.

 

М.К.

Можешь привести ещё несколько примеров таких «мелких изменений», которые происходят в языке?

 

А.М.

Можно ещё в качестве особого примера привести историю с праславянским числительным *devętь. Кстати, как числительное «девять» выглядит в других языках?

 

М.К.

Ну, по-итальянски будет nove, по-немецки – neun, по-английски – nine. Думаю, эти слова между собой родственны, но праславянское числительное вряд ли как-то с ними связано.

 

А.М.

Ещё как связано. От праиндоевропейского числительного *h₁néwn̥ «девять» происходят латинское novem (французское neuf, итальянское nove, испанское nueve, португальское nove), древнегреческое ἐννέα (ennéa), санскритское नवन् (návan), персидское نه (noh), а также английское nine, немецкое neun, нидерландское negen и т. д. Как видишь, все эти слова имеют начальный n. И слово *devętь тоже им родственно, но кое-что с ним произошло. Что именно?

 

М.К.

Может быть, это какая-то поздняя форма, а раньше было *nevętь? Просто *n сменился на *d, вот и всё.

 

А.М.

Эх, ты так и не сказала то, что я хотел услышать. Была близка, но не угадала. Просто так *n в *d никогда не переходит. Это та же самая ассимиляция, только причину её следует искать не внутри слова, а в следующем по ряду числительном *desętь, которое также начинается на *d. Эта ассимиляция, скорее всего, произошла довольно давно, поскольку латышское deviņi и литовское devyni также начинаются на d, хотя древнепрусское числительное newīnjai, ближайшее к названным балтийским формам, начинается на n.

Аналогично, например, прагерманское числительное *fedwōr «четыре» (английское four, немецкое vier, нидерландское vier, древнескандинавское fjórir), происходящее от праиндоевропейского *kʷetwóres «четыре» (латинское quattuor, древнегреческое τέσσαρες (téssares), санскритское चतुर् (catur), персидское چهار (čahâr), русское четыре, литовское keturi), приобрело начальный *f под влиянием следующего числительного *fimf (английское five, немецкое fünf, нидерландское vijf, древнескандинавское fimm), которое происходит от *pénkʷe (древнегреческое πέντε (pénte), санскритское पञ्चन् (páñcan), персидское پنج (panj), русское пять, литовское penki). Если заглянешь в таблицу фонетических соответствий, то убедишься, что праиндоевропейский *kʷ никогда не даёт в германских языках *f. Ассимиляция по ряду является единственным разумным объяснением.

 

М.К.

Ого, числительные в разных языках все родственны?

 

А.М.

Да, в массе своей они родственны.

 

М.К.

Раз так, то почему в русском числительном восемь есть начальная в, а в итальянском otto, английском eight или немецком acht никакого начального согласного нет? Выходит либо в русском языке он возник откуда-то, либо в других языках исчез? Или эти числительные не являются родственниками русского числительного?

 

А.М.

Это тоже довольно интересное явление – возникновение протетического *v. Оно существовало в позднем праславянском языке, существует и до сих пор в отдельных языках и диалектах. Например, русское слово огонь (от *h₁n̥gʷnis; сравни с латинским ignis, санскритским अग्नि (agní), литовским ugnìs) соответствует украинскому вогонь, а русское овца (от *h₂ówis; сравни с латинским ovis, древнегреческим ὄϊς (óïs), санскритским अवि(ávi), литовским avìs) соответствует украинскому вівця.

Праиндоевропейское числительное *oḱtṓw превратилось в латинское octō (французское huit, итальянское otto, испанское ocho, португальское oito), древнегреческое ὀκτώ (oktṓ), санскритское अष्ट (aṣṭa), персидское هشت (hašt), а также английское eight, немецкое acht, нидерландское acht, древнескандинавское átta. В праславянском, очевидно, должно было существовать числительное *osmь, но так вышло, что в некоторых языках оно приобрело начальный *v (русское восемь, украинское вісім, а также нижнелужицкое wósym и верхнелужицкое wosom, wósom), а в других нет (старославянское осмь, болгарское осем, сербохорватское о̏сам, словенское ósem, чешское osm, словацкое osem, польское osiem).

 

М.К.

Помнится, в одной твоей статье говорилось, что русское слово язык родственно английскому language. Я сей странный факт запомнила, а вот обоснования уже толком не помню. Там было что-то похожее?

 

А.М.

Нет, там случай совсем другой, но он тоже показателен, поскольку представляет собой уподобление похожим словам. Английское слово language было заимствовано из французского language. Это слово возникло от формы linguāticum в вульгарной латыни. Вообще же в латинском значение «язык» имело существительное lingua (французское langue, итальянское lingua, испанское lengua, португальское língua), которое в древнейшем виде начиналось с d, то есть имело вид dingua. Лингвисты объясняют замену d на l влиянием глагола lingō «лизать». То есть римляне в какой-то момент решили называть язык «лизыком», и так появилась новая форма слова.

Случай этот, надо сказать, не единичный. Литовское слово liežùvis «язык» приобрело начальный l под влиянием глагола liežti «лизать». Современное армянское слово լեզու (lezu) «язык» также в древний период приобрело свой настоящий вид благодаря глаголу լիզեմ (lizem) «лизать».

Для праиндоевропейского языка обычно реконструируют форму *dn̥ǵʰwéh₂s, к которой возводят уже названное мной древнее латинское слово dingua, литовское liežùvis, армянское լեզու (lezu), а также праславянское *językъ (русское язык, болгарское език, сербохорватское јѐзик, чешское jazyk, польское język), прагерманское *tungǭ (английское tongue, немецкое Zunge, нидерландское tong, древнескандинавское tunga – все со значением «язык») и многие другие слова. В родственных языках и «языки» родственны, только знают об этом разве что лингвисты.

 

М.К.

Мне тут вспомнились случаи, когда какие-то части слова просто выпадают. Скажем, слово спасибо, насколько я знаю, происходит от выражения спаси бог. Слово здравствуйте мы сегодня сократили до здрасте. Если бы такие изменения произошли намного раньше, причём не было бы материала, на который могли бы опереться этимологи, то установление этимологии этих слов сегодня тоже было бы затруднено. Выходит, эти маленькие «перекосы» также следует отнести к ряду случайных изменений, затемняющих этимологию?

 

А.М.

Да, это частные изменения, они не всегда обусловлены фонетикой. Для формул вежливости, выражений, используемых при приветствии, прощании или обращении, такое сокращение и стяжение очень даже характерно.

Скажем, английское goodbye изначально вообще выглядело как God be with you «да прибудет с тобой Бог» (существовали разные варианты написания этого выражения), причём здесь слово God «Бог» стало отождествляться с good «хороший» (вероятно, по аналогии с good morning, good afternoon, good evening, good night). Испанское местоимение usted «Вы» происходит от обращения vuestramerced «ваша милость». В этих случаях происходит то же стяжение, что в русском слове спасибо.

Иногда происходит выпадение частей устойчивого сочетания. Например, арабское приветствие السلام عليكم (as-salāmu ʿalaykum) «мир вам» часто сокращается до سلام (salām), что означает «мир». Аналогичное ивритское приветствие שלום עליכם (shalóm 'aleikhém) также автоматически сокращается до одного слова שלום (shalóm) с тем же значением, что и арабское  سلام (salām) (иврит и арабский являются родственными языками – оба входят в семитскую языковую семью). Также в английском и немецком вместо goodmorningи gutenMorgen можно сказать просто morning и Morgen.

Примеров такого рода очень много в различных языках, и тому есть вполне логичное объяснение: если слово или выражение используется только из соображений этикета, если достаточно просто намекнуть на него, чтобы собеседнику стало ясно, о чём идёт речь, то его полное использование уже не нужно. Иногда мы можем поприветствовать, просто кивнув головой и полушёпотом произнеся что-то вроде драсть, и нас прекрасно поймут.

Всё же есть слова, которые почему-то утрачивают свои части, хотя являются очень важными для языка. Например, местоимение я в русском языке имеет следующие соответствия в других славянских языках: болгарское аз, сербохорватское ја̑, словенское jàz, чешское já, словацкое ja, польское ja. В старославянском использовалось слово азъ, в древнерусском – язъ (для праиндоевропейского реконструируются формы *éǵ(h₂), *eǵHóm, *eǵóh₂ – разные языки дают разные результаты). Если бы действовали только фонетические законы, то от древнерусской формы должен был отпасть только ъ, а сама русская форма должна была выглядеть как яз. Но так случилось, что в русском и во многих других славянских языках конечный согласный з (z) отпал. Причина проста: слово настолько частотное, что от частого употребления целая фонема выпала.

 

М.К.

Ого, поворот. А если бы конечный з не отпал, тогда мы бы говорили: «яз пойду поем»?

 

А.М.

Да, так бы и говорили.

 

М.К.

Здорово! Яз теперь так и буду говорить… Яз хочу ещё один вопрос задать. Если английское I «я» родственно немецкому ich «я», то выходит, что в английском тоже отпал какой-то согласный?

 

А.М.

Ты слишком умные вопросы задаёшь. Мне кажется, ты уже знаешь правильный ответ.

 

М.К.

Вовсе нет. Просто я сопоставила два слова с одним значением из родственных языков и увидела такую вот параллель: если русское я произошло из язъ, а в болгарском есть форма аз, то, видимо, английское I также утратило согласный какой-то более ранней формы, похожей на немецкое ich. Разве не так?

 

А.М.

Ты абсолютно права. От прагерманской формы *ek «я» происходит древнеанглийское iċ, а далее среднеанглийское ik, которое со временем сократилось до I. Немецкое ich, восходящее к древневерхненемецкому ih, сохранило конечный согласный. Но это только в литературном языке. В южных немецких диалектах произошло отпадение конечного согласного, почти как в английском. Например, в берлинском диалекте «я» будет ick, icke, в кёльнском и пфальцском – isch, в гессенском – aisch, однако в баварском, швабском, а также в швейцарском и венском уже будет i.

 

М.К.

Ура! Я гений! Я знала, что я всё знала, хотя ничего не знала. Ну да ладно. По этой теме мне больше спросить особо нечего. Хотя… Меня уже давно интересуют эти странные буквы h с цифрами. Что это вообще за обозначения?

 

А.М.

В праиндоевропейском предполагают наличие так называемых ларингалов, которые обозначаются как h₁, h₂, h₃ (иногда выделяют четвёртый ларингал *h₄). В современных индоевропейских языках их уже нет, но следы их исторического присутствия обнаруживаются. Они придают различную окрашенность соседним гласным.

Например, в древнегреческом ларингалы отразились как ε (h₁), α (h₂) и ο (h₃): праиндоевропейское *dʰéh₁tis даёт в древнегреческом слово θέσις (thésis) «постановка» (родственно английскому deed «дело, поступок», немецкому Tat «дело, поступок»), слово *ph₂tḗr даёт греческое πατήρ (patḗr) «отец» (родственно латинскому pater «отец», санскритскому पिता (pitā) «отец», английскому father «отец», немецкому Vater «отец»), слово *h₂enh₁mos «дыхание» даёт греческое ἄνεμος (ánemos) «ветер» (родственно латинскому animus «дух, душа»), слово *h₂érh₃trom даёт греческое ἄροτρον (árotron) «плуг» (родственно латинскому arātrum «плуг»).

Как видишь, во всех случаях результат подтверждает наличие некоторых «сонатических коэффициентов» (так ларингалы назывались во времена Ф. де Соссюра, когда теория только возникла). Ларингалы отражаются и в других языках. Но у лингвистов до сих пор нет представления о том, что это были за звуки. Одни считают, что ларингал h₁ являлся гортанным звуком [ʔ] (такой присутствует, например, в немецком, датском, арабском и иврите), но им возражают другие, считая этот звук придыханием [h]. Ларингал h₃ некоторые считают похожим на звонкий велярный спирант [ɣ], но имеются версии, согласно которым этот звук является лабиализованным [xʷ]. В общем, утверждается многое, а консенсуса нет. Есть лингвисты, которые и вовсе отрицают наличие ларингалов в праиндоевропейском.

 

М.К.

Знаешь, мне бы очень хотелось прояснить всю картину фонетических изменений в индоевропейских языках. Объясни мне, дуре гениальной, как происходил процесс фонетического расхождения в праиндоевропейском языке? С чего он вообще начинался? И когда?

 

А.М.

Праиндоевропейский язык начинал распадаться в III тысячелетии до нашей эры, если придерживаться традиционного взгляда и не вдаваться в различные теории. Одним из самых ранних процессов, который привёл к серьёзным расхождениям в фонетике древнейших диалектов праиндоевропейского языка, стало выделение кентумных и сатемных языков.

Сатемные языки, к которым относятся славянские, балтийские, индоиранские языки, албанский, армянский и некоторые другие, отличает то, что палатовелярные согласные *ḱ, *ǵ, *ǵʰ в них стали аффрикатами или фрикативами, а лабиовелярные *kʷ, *gʷ, *gʷʰ и велярные *k, *g, *gʰ слились. В кентумных языках, к которым относят италийские, кельтские, германские языки, греческий и некоторые другие, палатовелярные *ḱ, *ǵ, *ǵʰ слились с велярными *k, *g, *gʰ и сохранили в том или ином виде лабиовелярные *kʷ, *gʷ, *gʷʰ.

Звучит всё это сложно и непонятно, но есть прекрасная иллюстрация этого процесса. Традиционно используют пример с числительным «сто» в разных языках. Праиндоевропейское числительное *ḱm̥tóm «сто» в сатемных языках из нашей таблицы даёт фрикативные согласные: старославянское съто, литовское šimtas, санскритское शत (śatá), а также персидское صد (sad) и авестийское satəm (отсюда название «сатемный»). В кентумных языках сохраняется взрывной согласный: латинское centum (в классической латыни было произношение [ˈkentum], но уже в нашу эру согласный [k] перешёл в аффрикату, то есть слово стало произноситься как [ˈt͡ʃɛntum]), древнегреческое ἑκατόν (hekatón). В дальнейшем в отдельных языках происходили иные изменения, которые влияли на качество взрывного в кентумных языках.

 

М.К.

А почему же тогда в «кентумном» готском языке, если верить твоей таблице, мы встречаем h? Да и по-английски «сто» будет hundred, а не kundred. Это какие-то исключения?

 

А.М.

Я об этом и говорю. В отдельных случаях происходили дополнительные изменения, которые влияли на качество взрывного. В германских языках прошло так называемое первое передвижение согласных, описываемое законом Гримма. Праиндоевропейское *ḱm̥tóm в прагерманском даёт *hundą (далее оно расширилось до *hundaradą) откуда происходят английское hundred, немецкое hundert, нидерландское honderd, древнескандинавское hundrað и готское hund (из *hundą).

Точно так же, например, твоё любимое слово *ḱḗr «сердце» превратилось в прагерманское *hertô, откуда происходят английское heart, немецкое Herz, а также нидерландское hart, древнескандинавское hjarta и готское hairtō. Как видишь, переход праиндоевропейского *ḱ в прагерманский *h является регулярным, и это можно продемонстрировать на множестве подобных примеров.

Закон Гримма объясняет ещё многие переходы в германских языках. Обычно упоминают о переходах *p в *f, *t в *þ и *ḱ в *h. Первый переход легко обнаруживается в английском числительном five «пять» и немецком fünf «пять» (от прагерманского *fimf), которые происходят от праиндоевропейского *pénkʷe. От того же слова происходят русское пять, литовское pieci, древнегреческое πέντε (pénte), санскритское पञ्चन् (páñcan). Латинское quīnque следует считать «жертвой» ассимиляции по ряду, о которой мы говорили выше. Второй переход легко продемонстрировать на примере английского three «три» и немецкого drei «три» (от прагерманского *þrīz), которые восходят к праиндоевропейскому числительному *tréyes. От него же русское три, литовское trỹs, древнегреческое τρεῖς (treîs), санскритское त्रि (tri), латинское trēs.

 

М.К.

Я, кажется, начинаю понимать. Изменения не единичны, они как бы накладываются друг на друга? Ведь если итальянский произошёл от латыни, а в нём число «сто» имеет вид cento с начальным [t͡ʃ], то, выходит, в итальянском имеет место вторичный переход звука [k] в [t͡ʃ].

 

A.M.

Совершенно верно. Дальнейшие трансформации позднелатинской фонетической системы имели место и во французском, где число «сто» имеет вид cent [sɑ̃]. То же изменение произошло с испанским числительным ciento [ˈsjento] или с португальским cento [ˈsẽtu].

В то же время латинское слово caput [ˈkaput] «голова» даёт итальянское capo [ˈkapo] «голова», где [k] сохраняется. Это связано с тем, что перед i, e звук [k] меняет своё качество, но перед a, o, u сохраняется. Это правило работает и в некоторых других языках. Например, в сочетании английских слов capital city [ˈkæpɪtəl ˈsɪti] «столичный город» начальный c находится перед разными гласными, что определяет различное прочтение слов capital(от латинского capitālis «касающийся головы», от caput «голова») и city (от французского cité «город», далее от латинского cīvitās «гражданство»).

В различных языках происходят свои наслоения. Я уже упоминал о первом передвижении согласных в германских языках. В немецком языке после первого передвижения произошло ещё и второе передвижение, которое целиком изменило фонетический облик древневерхненемецкого языка, на основе которого развился современный литературный немецкий язык. Если посмотреть на немецкие диалекты, то можно увидеть, что диалекты севера Германии (нижненемецкие диалекты) обнаруживают сходство с английским языком, тогда как диалекты юга (верхненемецкие диалекты), подвергшиеся этому процессу, по консонантизму существенно от них отличаются.

Например, прагерманский *p в немецком перешёл в f (немецкое schlafen «спать» по этому признаку отличается от английского sleep и нижненемецкого slapen) или pf (немецкое Pfeffer «перец» отличается от английского pepper и нижненемецкого Peper), *t перешёл в s, ss (немецкое essen «есть, кушать» отличается от английского eat и нижненемецкого eten) или z (немецкое zählen «считать» отличается от английского tell «сообщать» и нижненемецкого tellen). Совокупность таких изменений определила существующие фонетические расхождения между английским и немецким.

 

М.К.

А какие процессы (подобные германским) происходили в славянских языках? Всё-таки мы говорим по-русски, нам ближе тема славянских языков. Давай теперь о них.

 

А.М.

В славянских языках происходили различные процессы, их так много, что вряд ли я смогу раскрыть все. Некоторые, которые кажутся мне важными и интересными, я всё же раскрою.

Значимым древним процессом в праславянском языке был переход *s в *x перед некоторыми гласными (вероятно, с промежуточной стадией *š). Он описывается законом Х. Педерсена. Этот переход можно пронаблюдать на примере русского слова сухой, которое возникло из праславянского *suxъ (отсюда же украинское сухий, болгарское сух, чешское suchý, польское suchy). Праславянское слово возводят к праиндоевропейскому корню *saus- «сухой», от которого происходят также литовское saũsas «сухой», латышское sauss «сухой», латинское sūdus «сухой; ясный (о погоде)», древнегреческое αὖος (aûos) «сухой». Таким образом, праиндоевропейский *s был источником праславянского *x.

После завершения перехода в праславянский язык были заимствованы многие германские слова, где присутствовал этот звук. Например, праславянское слово *xlěbъ (отсюда русское хлеб, украинское хліб, болгарское хляб, сербохорватское хле̏б, хље̏б, чешское chléb, польское chleb) было заимствовано из готского hlaifs (от прагерманского *hlaibaz). Такие заимствования позволяют определить, что процесс перехода завершился до контактов с германцами, поскольку ранее перехода звук *x славяне бы не смогли воспринять правильно.

Очень известное явление в праславянском языке – первая палатализация. Оно чем-то похоже на то, что происходило в сатемных языках. Палатализация представляет собой переход заднеязычных *k, *g, *x в мягкие *č', *dž' (позднее в ž'), *š' в позиции перед гласными переднего ряда или перед *j. Впоследствии рефлексы этих согласных в ряде языков несколько изменились. Последствия палатализации мы можем наблюдать по сей день в русских словах с чередованиями к/ч, г/ж, х/ш (например, рука/ручка, нога/ножка, соха/сошка).

Следом за первой палатализацией прошёл процесс монофтонгизации дифтонгов, в результате которого в определённой позиции дифтонги *eyи *oyперешли в гласные *i и *ě, а *ewи *ow– в *u.

В результате монофтонгизации снова возникли сочетания, где заднеязычные оказывались перед гласными переднего ряда, что спровоцировало вторую по счёту палатализацию, при которой согласные *k, *g, *x перешли в *c', *dz' (позднее в *z'), *s' (в западнославянских языках, которые к тому времени уже потихоньку удалялись от общего праславянского языка, палатализация дала *c', *dz', *š'). Так, праиндоевропейское *kʷoyneh₂ «плата» превратилось в праславянское *cěna (отсюда русское цена украинское цiна, болгарское цена, сербохорватское це́на, ције́на, чешское cena, польское сеnа), тогда как в литовском ему соответствует слово kaina «цена». В южно- и восточнославянских языках вторая палатализация затронула также сочетания *kv, *gv, *xv, чего нельзя сказать о западнославянских языках. Этим объясняется отличие русского звезда, украинского звізда, болгарского звезда, сербохорватского зве́зда, звије́зда от польского gwiazda или чешского hvězda.

Интересно, что вторая палатализация отсутствовала изначально в древненовгородском диалекте, который всегда считали частью восточнославянского языкового пространства. В берестяной грамоте № 247 была обнаружена такая строчка: «а замъке кѣле а двьри кѣлѣ». Как ты думаешь, как следует перевести слова кѣле и кѣлѣ?

 

М.К.

Ой, я даже не знаю. Если, как ты говоришь, *k даёт *c', то, наверное, это слово целый. Просто больше ничего в голову не приходит.

 

А.М.

Угадала. А вообще над этой загадкой ломали голову многие учёные. Долгое время считалось, что в грамоте с ошибками было написано слово келья (замечу, что в берестяных грамотах практически не бывает ошибок). Наш отечественный лингвист А. А. Зализняк предложил такую версию, которая всё объясняет. Согласно версии Зализняка, это действительно родственники древнерусского слова цѣлъ (далее – русского целый), не подвергшиеся второй палатализации. Весь учёный мир считал, что она прошла во всех славянских языках, а тут такая нестыковка.

Скорее всего, древненовгородский диалект намного древнее, чем мы привыкли считать, и отделился он от праславянского языка раньше остальных. Подобная мысль уже высказывалась славистом Б. М. Ляпуновым ещё в начале XX века, но только материал берестяных грамот позволил приблизиться к этой разгадке в наши дни.

После второй палатализации была ещё и третья. Её характер несколько иной, но переходы всё те же: согласные *k, *g, *x перешли в *c', *dz' (*z'), *s' (в западнославянских языках – в *š') в положении между определёнными гласными.

В результате этого процесса, например, возникло праславянское слово *ovьca (отсюда русское овца, украинское вівця, старославянское овьца, болгарское, сербское овца, чешское ovce, польское owca). Ранее оно, скорее всего, выглядело как *ovьka, где часть *-ьk-a – формант (сравни со словом овен, от праславянского *ovьnъ, которое того же происхождения). Также слово стезя (старославянское стьза, сербское стàза, чешское steze) возникло от праславянского *stьga, слово весь (старославянское вьсь, чешское veš) – от праславянского *vьxъ.

Вот такие изменения я бы назвал. Помимо перехода *s в *x, трёх палатализаций и монофтонгизации дифтонгов в праславянском произошло ещё немало интересных изменений: утрата слоговых сонатов, появление носовых *ę и *ǫ, протетических *j и *v, метатеза плавных, падение редуцированных и некоторые другие. Чтобы рассказать обо всём, потребуется уйма времени. Я уж и так многое утрирую.

 

М.К.

Но ведь нам спешить некуда. Я просто хочу хотя бы поверхностно разобраться, что именно изменило облик славянских языков. Явление палатализации ответило на некоторые вопросы, которые я задавала себе всегда. Мне вот давно уже было интересно, почему происходят чередования согласных в русском языке. Когда я училась в школе, я спрашивала своего учителя об этом, но он только побурчал что-то о нормах «великого и могучего», а вразумительного ничего не сказал. Ты же в несколько предложений сумел уместить ответ на такой непростой вопрос.

Позволю себе немного наглости и ещё кое-что спрошу по теме. Можешь рассказать о носовых *ę и *ǫ? Они как-то связаны с французскими носовыми звуками?

 

А.М.

С французскими они, разумеется, не связаны напрямую, но суть их та же. Носовой согласный – это звук, при произнесении которого воздух проходит не только через ротовую полость, но и через полость носа. Такие звуки есть не только во французском, но и в польском, португальском, фризском, хинди. Обычно в качестве демонстрации используют французский. Например, французское слово garçon [ɡaʁsɔ̃] «мальчик» оканчивается на on, но конечный n как бы идёт через нос. Кажется, что говорит гнусавый человек.

Праиндоевропейские сочетания *on, *om, *en, *em и некоторые другие в праславянском стали произноситься как носовые (подобно тому, как это произошло во французском). В старославянском эти звуки ещё обозначали юсами ѧ (ę) и ѫ (ǫ). Во многих славянских языках носовые развились в полноценные гласные: в русском – в я и у, в болгарском – в e и ъ. В польском эти звуки частично сохранились и обозначаются буквами с диакритическим знаком в виде хвостика под буквой (так называемый ого́нэк).

Например, праславянское слово *męso (сравни с прусским mensa «мясо» или санскритским मांस(māṃsa) «мясо») даёт старославянское мѧсо, русское мясо, болгарское месо и польское mięso. Праславянское *rǫka (сравни с литовским rankà «рука») даёт старославянское рѫка, русское рука, болгарское ръка и польское ręka.

Интересны в этом отношении омонимы лук (в значении «растение») и лук (в значении «оружие»). Первое слово имеет солидный ряд соответствий в других славянских языках: старославянское лѹкъ, украинское, белорусское лук, болгарское лук, сербохорватское лу̏к, чешское luk, польское łuk. Для них очень просто реконструируется праславянская форма *lukъ, которая была заимствована из формы, родственной прагерманскому слову *laukaz «лук» (сравни с английским leek, немецким Lauch, нидерландским look, древнескандинавским laukr – в значении «лук»). Слово лук в значении «оружие» также имеет ряд соответствий в других славянских языках, однако они уже отличны от первых: старославянское лѫкъ, украинское лук, болгарское лък, сербохорватское лу̑к, чешское luk, польское łęk. Здесь ѫ в старославянском, ъ в болгарском и ę в польском явно указывают на носовой характер праславянского гласного, и поэтому для праславянского языка следует реконструировать не форму *lukъ, а форму *lǫkъ. Ей родственны литовские слова lañkas «дуга, обруч» и lankùs «гибкий».

 

М.К.

Интересно. Выходит, в праславянском возникали звуки, которые сегодня почти во всех славянских языках исчезли. Трудно, наверное, было установить их?

 

А.М.

Я бы не сказал, что это было очень трудно. Наличие носовых в праславянском – давнее открытие. Их легко выявить. В некоторых случаях мы и сами можем наблюдать, что эти звуки развились из древних сочетаний гласного с *n или *m. Так, праславянское слово *zvǫkъ (русское звук, болгарское звук, сербохорватское зву̑к, чешское zvuk) родственно слову *zvonъ (русское звон, сербохорватское зво̏н, чешское zvon, польское dzwon). Налицо чередование *ǫ/*on. Праславянское *jьmę (русское имя, болгарское име, сербохорватское и̏ме, польское imię) во множественном числе имело вид *jьmena (русское имена, болгарское имена, сербохорватское имѐна, польское imiona), где *ę чередуется с *en.

 

М.К.

Я тут задумалась над русским словом гусь. Оно очень напоминает английское слово goose «гусь», а также немецкое Gans «гусь». Раньше бы я не придала значения такому совпадению, но сейчас просто не могу обойти стороной этот случай. Я предполагаю, что в праславянском слове, от которого происходит русское гусь, тоже был носовой, поскольку в немецком есть n. Я ведь верно рассуждаю? И если да, то почему же в английском нет этого n?

 

А.М.

Вот видишь, ты уже рассуждаешь как этимолог. Достаточно лишь узнать некоторые закономерности развития звуков, и ты уже делаешь небольшие открытия. Я тоже многому в языке удивлялся, когда начинал изучать сравнительно-историческое языкознание.

Русское гусь, старославянское гѫсь, болгарское гъска, сербохорватское гу̏ска, чешское husa, польское gęś действительно восходят к праславянскому слову *gǫsь с носовым ǫ. Об этом можно догадаться и по виду старославянского слова. Сравнение с немецким Gans тоже может служить подтверждением твоего предположения. Но не забывай, что сравнение производится на большом массиве слов, чтобы результат был достовернее.

В английском слове goose согласный n был утрачен, как и в некоторых других германских языках (шведское, норвежское, датское gås, исландское gæs, нижненемецкое Goos). Но n сохраняется в нидерландском слове gans и немецком Gans. Лингвисты реконструируют общегерманскую форму *gans, которую вместе с праславянским *gǫsь возводят к праиндоевропейскому *ǵʰans- «гусь». Отсюда также происходят литовское žąsìs, древнегреческое χήν (khḗn), латинское anser, санскритское  हंस (haṃsá) – все эти слова имеют значение «гусь».

Тут, кстати, праиндоевропейское *ǵʰ должно было дать праславянское *z (в этом можно убедиться, заглянув в таблицу фонетических соответствий), но оно позднее перешло в *g вследствие межслоговой диссимиляции или звукоподражания. Ещё одна маленькая нестыковка, как видишь.

 

М.К.

Ты выше упомянул о метатезе плавных. Насколько я помню из твоих примеров, метатеза – это перестановка согласных местами. А что за «плавные» участвуют в этой перестановке в славянских языках?

 

А.М.

Плавными называют сонорные l и r. В праславянских сочетаниях *TorT, *TolT, *TerT, *TelT, *orT, *olT (здесь T – любой согласный) произошли некоторые подвижки. Этот процесс довольно поздний, поэтому в разных языках он отражён по-разному.

В восточнославянских языках, для которых характерно полногласие, сочетание *TorT превратилось в ToroT, а *TolT – в ToloT. Например, праславянское слово *gordъ в русском даёт полногласную форму город, праславянское *golva – голова.

В южнославянских языках, а также в чешском и словацком были несколько иные изменения: *TorT превратилось в TraT, а *TolT – в TlaT. Этим объясняются формы следующих слов: болгарское град, глава, сербохорватское гра̑д, гла́ва, чешское hrad, hlava, словацкое hrad, hlava.

Интересны метатезы в начальных сочетаниях *orT, *olT. Например,  сочетание *orT (в случае с праславянским словом *orbъ)даёт в восточнославянских языках сочетание raT. Таким образом, слово *orbъ даёт в русском языке слово раб (сюда же слова работа и ребёнок). Зная это, учёные легко связывают слово раб с латинским orbus «осиротевший», древнегреческим ὀρφανός (orphanós) «осиротевший», санскритским अर्भ (árbha) «маленький; мальчик» или армянским որբ (orb) «сирота». Все эти слова восходят к праиндоевропейскому слову *h₃órbʰos, которое, вероятно, также означало «сирота».

 

М.К.

Ничего себе! Одна такая перестановка меняет облик слова почти до неузнаваемости. Попробуй тут догадайся, что слово раб родственно какому-нибудь латинскому orbus! В очередной раз убеждаюсь, что в этимологии всё не так просто.

 

А.М.

Было бы просто – не нужны были бы этимологи.

 

М.К.

Я уже не в первый раз обращаю внимание на то, что в некоторых славянских языках (в чешском и словацком, например) русскому г соответствует h. Это видно хотя бы по примерам со словами город и гусь, которые в чешском имеют вид hrad, husa, в словацком – hrad, hus. Буква hв этих языках читается как украинское [ɦ]? Если да, то связаны ли они между собой исторически или это случайные совпадения?

 

А.М.

Да, тут тот же самый звук. Так получилось, что в некоторых центральных диалектах славянского ареала произошла «мутация» взрывного [g], в результате чего он стал фрикативным. Украинский, белорусский, чешский, словацкий и верхнелужицкий языки имеют фрикативный там, где в польском, нижнелужицком, болгарском, сербохорватском, словенском и русском имеется взрывной. Что интересно, языки с инновацией (то есть с «мутацией») как бы разделяют другие славянские языки на северные и южные, находясь в центре. Это явление закономерно, оно отслеживается во всех словах.

Иногда инновация даже перекидывается на соседние языки. Например, в польском слово druh [drux] «друг» пишется и читается как в языках с инновацией, хотя должно было бы писаться как drug и произноситься как [druk] (в польском g на конце оглушается, как и в русском). Также на юге России в области распространения южнорусского наречия часто можно услышать фрикативный звук [ɣ] на месте русского [g]. Мне кажется, в русском языке исторически вполне бы мог возникнуть такой же звук, но этого не произошло из-за влияния на литературную норму северорусского произношения, где наличествует наш гордый взрывной [g].

 

М.К.

Последний вопрос в рамках рассматриваемой темы. Что такое падение редуцированных?

 

А.М.

Ты видѣла русскій текстъ, въ дореформенной орѳографіи изложенный? Увѣренъ, что на урокахъ исторіи тебѣ приходилось съ такимъ явленіемъ сталкиваться.

 

М.К.

Ну да, я видела подобные тексты. До 1918 года так и писали в России. Да только причём тут дореформенная орфография?

 

А.М.

В дореформенной орфографии многие слова оканчиваются на ъ («ер»). Эта буква никак не читалась и не имела никакого смыслоразличительного значения в русском языке XIX века. Это была буква-паразит. Однако в древнерусском до XII века (в некоторых областях и до XIII века) она обозначала обычный гласный, хотя и редуцированный (очень краткий). Буква ь, которую мы теперь называем «мягким знаком» (в дореформенной орфографии она называлась «ерь»), также имела своё прочтение в древнерусском.

В русском языке полностью исчезли так называемые слабые редуцированные, которые не несли ударения и находились на конце слова, перед слогом с гласным полного образования и перед слогом с сильным редуцированным. Сильные редуцированные, которые были ударными и находились перед слогом со слабым редуцированным, превратились в полноценные гласные о и е. Например, древнерусское слово сънъ превратилось в современное сон, а слово отьць – в отец.

 

М.К.

И всё? И это важный процесс в истории русского языка?

 

А.М.

Шутишь? Значение этого процесса сложно недооценить. Он перестроил всю фонетическую систему древнерусского языка, отменив веками существовавший закон открытого слога. Почти все те процессы в праславянском, о которых я говорил выше, возникали в рамках этого закона.

 

М.К.

Наверное, шучу. Я просто ощущаю себя глупым пищащим цыплёнком, когда читаю твои ответы. Отсюда и комментарии глупые. И сейчас будет ещё один глупый вопрос… А что такое открытый слог?

 

А.М.

В праславянском и ранних славянских языках слоги должны были быть открытыми, то есть они оканчивались на гласный. Если заимствовалось слово, где имелся закрытый слог, оканчивающийся на согласный, то он автоматически преобразовывался в открытый.

Например, уже известное тебе слово сънъ в древнерусском состояло из двух слогов: съ и нъ. После падения редуцированных это слово превратилось в современное сон, а вот древнерусская форма родительного падежа съна превратилась в сна. Точно так же форма отьца превратилась в отца, форма мъха превратилась в мха. Это ещё один интересный эффект падения редуцированных, проявляющийся в чередовании обычных рефлексов сильных редуцированных с нулём, то есть с результатом падения слабых редуцированных.

 

М.К.

Знаешь, теперь мне кажется, я точно знаю всё. Хотя в то же время мне кажется, что я не знаю ничего и вот теперь только познаю все эти хитросплетения исторических изменений в языке. Как ты всё это в голове держишь?

 

А.М.

На самом деле, ничего сложного тут нет. Я просто прочитал соответствующие работы по лингвистике, и поэтому все эти вещи мне известны. Примеры, само собой, привожу классические. К тому же, признаться, мне самому часто приходится сталкиваться с явлениями, объяснений которым у меня нет.