М.К.
Вопрос о том, что такое язык, насколько я понимаю, уже давно решён. Мы все используем язык, чтобы общаться, передавать информацию. За годы существования науки лингвистики, я думаю, уже выработалось какое-то общее определение.
В моём (наверное, довольно примитивном с точки зрения лингвиста) понимании, язык – это некоторая система слов и правил, по которым эти слова функционируют. Например, если взять русские слова он, играть, с, мяч и поставить их в нужной последовательности и в нужных формах, то выйдет целое предложение: «Он играет с мячом». Так же в любом другом языке. Грамматика – это «скелет» языка, а лексика – его «набивка». Вместе они составляют целый язык.
А.М.
Само понятие «язык» – центральное в лингвистике, науке о языке. Как ни странно, именно его оказывается сложнее всего определить.
С точки зрения семиотики, или науки о знаках, язык – это некоторая знаковая система, в которой есть означаемое и означающее. Язык глухонемых, как известно, слов вообще не использует. В нём есть набор некоторых знаков, которые что-то обозначают. Скажем, если мы договоримся, что сжатый кулак, поднятый вверх, будет означать «привет», а кулак, опущенный вниз, будет означать «до встречи», то мы уже сможем без слов приветствовать и прощаться (хотя для этого уже есть свои знаки). Если мы добавим ещё несколько знаков, то получится небольшая знаковая система, с помощью которой мы сможем передавать друг другу какую-то другую информацию. В случае с человеческим языком всё точно так же, только вместо жестов используются воспроизводимые органами речи и различаемые органами слуха звуки, а сама система во много раз сложнее.
Человеческий язык – это вообще не только слова (лексика) и грамматика. За этим понятием скрывается ещё много чего. Например, семантика, или смысл. В том предложении, которое ты привела, смысл нейтральный. Но я могу сказать это с какой-то долей удивления, иронии, отвращения. В каждом случае слова одни и те же, грамматически всё одинаково, но смысл, который я вкладываю в это высказывание, каждый раз будет отличаться от нейтрального. Иногда интонация даже меняет смысл на противоположный. Например, слово конечно, произнесённое нейтрально, выражает согласие. Однако его же можно произнести так, что оно будет выражать несогласие. Интонацию, мимику мы тоже воспринимаем, ведь они способны влиять на смыслы. Это тоже составляющие языка.
Язык – это система довольно сложная, динамичная. В течение многих тысячелетий язык оттачивался человеком и, наконец, приобрёл свою современную форму. Каждый конкретный язык продолжает меняться. Какие-то языки меняются быстро, какие-то медленно. Одни языки исчезают, а другие захватывают всё новые территории и сферы жизни. Столько всего можно сказать о языке. Некоторые даже сравнивают его с живым организмом, что, как мне кажется, уже чересчур.
Одно маленькое определение языка, которое предлагают различные исследователи, требует пояснений на сотни страниц. А таких определений очень много. И пока нет такого, которое можно было бы считать самым верным, самым точным. Мы до сих пор не понимаем природу языка, чтобы дать ему точное определение.
М.К.
Знаешь, у меня такое чувство, что я сморозила несусветную глупость, выдвинув своё определение в две строчки. Язык – это, конечно, нечто большее, чем просто слова и правила.
Я всегда удивлялась, почему так много наук, изучающих язык: социолингвистика, психолингвистика, когнитивная лингвистика, языковая прагматика. Это и есть следствие сложности и динамичности языка?
А.М.
Ну, если говорить о перечисленных науках, то это следствие сложности. Динамичность – это компетенция уже других наук о языке.
М.К.
А какие науки о языке вообще бывают?
А.М.
Таких наук (или разделов языкознания) очень много. Обычно лингвистика делится на теоретическую и прикладную.
Прикладная лингвистика – это область науки о языке, которая призвана решать какие-то практические задачи (лексикография, лингводидактика, компьютерная лингвистика и т. д.). Теоретическая лингвистика разрабатывает общую теорию языка, изучая его структуру (фонетика, морфология, синтаксис и т. д.). Существуют и иные классификации наук о языке. Они включают десятки различных направлений.
Мы в основном будем говорить о сравнительной лингвистике, к которой относят сравнительно-историческое языкознание и этимологию. Само определение «сравнительно-исторический» уже говорит о том, что этот раздел лингвистики опирается на сравнение.
М.К.
Мне вот интересно, какова вообще история языка. Как и когда он возник? Как общались люди в те далёкие времена, когда они жили в пещерах и охотились на всё, что движется? Они ведь наверняка использовали какие-то слова, как-то их связывали в целые предложения?
А.М.
Марин, наверное, ты разочаруешься в лингвистике, если я отвечу.
М.К.
Это ещё почему?
А.М.
Лингвистика не даёт чёткого ответа и на эти вопросы.
М.К.
Тогда это самая бесполезная наука из всех! Всё же должны быть какие-то теории, версии, предположения? Не может быть, чтобы лингвисты создали науку, которая ничего не объясняет.
А.М.
Разумеется, теории, версии, предположения есть. Дискуссии о происхождении языка ведутся уже не одну сотню лет. За это время было немало высказано и написано по этому поводу.
Нередко в обществах, которые подвержены большому влиянию какой-либо религии, утверждается, что язык – это творение бога. Но я думаю, что этот вопрос нам, злостным атеистам, рассматривать всерьёз даже не стоит. Мы рассмотрим три основные версии возникновения языка, которые пользуются какой-то поддержкой в среде учёных и философов.
Первая теория – звукоподражательная. Согласно этой теории, древний человек, который ещё не имел языка, пытался как-то изобразить звуками тот предмет или то явление, которое он видел и о котором хотел сообщить кому-то из своих соплеменников. Человек в принципе способен передать звуками голоса животных, шумы природы (раскаты грома, журчание воды, шелест листьев и т. д.). Но звукоподражанием невозможно передать цвет, запах, параметры – качественные характеристики каких-то предметов. Это довольно слабая теория, хотя что-то в ней есть.
Вторая теория, я думаю, тебе известна. Это теория общественного договора, которую часто связывают с именем знаменитого французского философа Ж.-Ж. Руссо. Вообще идея договора была выдвинута ещё раньше древнегреческим историком Диодором Сицилийским, но в XVIII веке к ней вернулись снова. Согласно этой теории, люди договорились, что будут называть вещи теми или иными словами. Парадокс в том, что так они создали бы язык без языка. Ты можешь себе представить, как Заменгоф без языка изобретает эсперанто? Я не могу.
Наконец, третья теория – это теория выкриков. Её разрабатывал английский философ Дж. Локк, а за ним и француз Э. де Кондильяк. Согласно этой теории, наши давние предки подходили к изобретению языка постепенно, начиная с каких-то невнятных выкриков, вероятно, сопровождаемых жестами. Иными словами, когда древний человек хотел что-то сообщить своему соплеменнику, он показывал это руками, издавая при этом какие-нибудь нечленораздельные звуки. Со временем эти звуки стали приобретать смысл, то есть стали осмысленными, а жесты так и остались вспомогательным инструментом.
Как ты знаешь, по сей день жестикуляция активно используется при общении (такое общение называют невербальным). Её роль, мне кажется, недооценивают. Некоторые учёные считают, что первый язык был по преимуществу жестовым, поскольку многие жесты понятны представителям различных культур и носителям различных языков, то есть они универсальны. К тому же даже обезьяны используют элементарные жесты при коммуникации. Это тоже о многом говорит.
О времени возникновения языка вообще судить сложно. Мы ещё не подобрались так близко к истокам языка. И мне кажется, что на этот вопрос наука о языке узнает ответ ещё очень нескоро. Некоторые вовсе сомневаются, что он в принципе разрешим.
М.К.
Очень интересно. Мне лично по душе третья теория. Она более логичная. Если она верна, то, выходит, наши далёкие предки играли в «угадайку» друг с другом: один что-то показывает и стонет, другой пытается его понять. Хотела бы я на это посмотреть.
А.М.
Я думаю, ни один из вариантов в полной мере не объясняет историю происхождения языка. Тем более ни одна теория не может представить реальные доказательства – все они умозрительны. Наверное, даже термин «теория» к ним не подходит, лучше было бы назвать их гипотезами.
Теория выкриков (в разных интерпретациях) поддерживается многими учёными, но и звукоподражательную теорию тоже не следует отбрасывать. Я думаю, в процессе эволюции языка такой способ изобретения слов вполне мог применяться. Некоторые слова языка действительно похожи на древние звукоподражания.
М.К.
Например? Мне лично в голову ничего подобного не приходит.
А.М.
Я задам тебе один детский вопрос. Какие звуки издаёт свинья?
М.К.
Вопрос и впрямь детский. Свинья хрюкает: «хрю-хрю…».
А.М.
Вот именно. Слова хрюкать, хрюшка имеют звукоподражательную природу. Свинья была одомашнена примерно семь тысяч лет назад (может, даже раньше). Древние люди, которые жили в то время, слышали свиней точно так же, как и мы. Вероятно, они использовали похожие слова с теми же значениями. Нам известны поздние примеры такого звукоподражания. Так, у древних греков мы находим слово γρύζω (grúzō) «хрюкать», у римлян были слова grundiō, grunniō «хрюкать» (по сути, это одно слово – второе происходит из первого). Сегодня в английском мы обнаруживаем слово grunt «хрюкать», в немецком есть слово grunzen «хрюкать».
В ряде языков, скажем, слово «ворона» звучит так, будто это звукоподражание. Например, английское crow, немецкое Krähe, нидерландское kraai происходят от прагерманского *krāwō «ворона», которое чем-то напоминает звукоподражательное кар-кар. Латинское слово corvus, древнегреческое κορώνη (korṓnē), армянское ագռավ (agṙav) вызывают у меня те же подозрения. Мне кажется, что названия вороны и в тюркских языках (турецкое karga, казахское қарға, азербайджанское qarğa, татарское карга и т. д.) также могут быть звукоподражаниями.
Мне ещё нравится пример с немецким словом Uhu «филин». Оно выглядит как звукоподражание, но при этом восходит к прагерманскому слову *hūwô «сова», которое родственно русскому сова и латинскому cāvannus «неясыть». Этимологи относят эти слова к древнему корню *ḱaw-, *kaw- со значением «кричать». Это значение сохраняют некоторые другие родственные слова: санскритское कौति (kāuti) «кричать» и литовское šaũkti «кричать». Мне кажется, что в более позднее время это слово в немецком языке было слегка «модифицировано» под звуки, которые издаёт филин, то есть это уже двойное звукоподражание.
Как я и говорил, всё это довольно поздние примеры звукоподражания. Я думаю, подобные слова могли в большом количестве возникать и раньше, когда самый древний язык ещё только формировался. Разумеется, весь лексикон наших древнейших предков такие слова составлять не могли, но какую-то его часть они наверняка составляли.
М.К.
Вот оно как?! Я почему-то даже никогда о таком не задумывалась, хотя вещи это вполне очевидные и понятные. Слово кукушка, наверное, тоже возникло как звукоподражание?
А.М.
Да, это тоже звукоподражание. Сравни с английским cuckoo, немецким Kuckuck, французским coucou, испанским cuco, польским kukułka, греческим κούκος (koúkos), японским 郭公 (かっこう, kakkō). Арабы слышат кукушку по-своему – у них она называется وقواق (waqwāq).
М.К.
Ну, думаю, можно считать, что мы приблизительно выяснили, как возникали слова: либо в результате выкриков, либо как звукоподражания, либо при комбинации этих двух вариантов. Я думаю, не стоит совсем исключать и теорию договора, ведь когда люди указывали на предметы и издавали какой-то звук, они могли этим самым договариваться о том, что отныне он будет называться уга-уга или угу-угу.
А.М.
Да, примерно так. Если под договором понимать не только какое-то соглашение о том, что должно означать то или иное слово, но и простое принятие некоторой группой древних людей нового слова со своим значением, то такая теория тоже может оказаться отчасти верной. Но она возможна только для того общества, где уже существовал какой-то язык. Эта теория может объяснять процесс вхождения слов в язык, но не процесс возникновения языка.
М.К.
А способов вхождения слов в язык очень много?
А.М.
Да, их так много, что у меня вряд ли хватит терпения рассказать обо всех возможных способах, да и сомневаюсь я, что мне удастся это сделать. Слова могут возникать порой спонтанно, даже из детского лепета или в результате бессмысленной языковой игры. О некоторых способах, я думаю, мы ещё будем говорить далее.
М.К.
Слова из детского лепета? Это что же за слова такие?
А.М.
Да взять хотя бы те же слова мама, папа, баба и т. д. Все эти слова во многих языках мира, даже очень далёких друг от друга, выглядят одинаково и часто (но не всегда) означают одно и то же. Лингвисты объясняют это просто: младенцы способны выговаривать простые слоги типа ма, па, ба, в которых участвуют губные согласные. Взрослые, слыша каждый день ма-ма-ма, па-па-па и ба-ба-ба от своего чада, почему-то думают, что это ребёнок обращается к ним. Таким образом, люди стали использовать редуплицированные варианты этих простых слогов для обозначения ближайших членов семьи, ведь в первые месяцы жизни ребёнок только их и видит.
Примеров, которые бы это подтверждали, великое множество. Английское mum, немецкое Mama, французское maman, итальянское mamma, чешское máma, польское mama, греческое μαμά (mamá) и даже китайское 媽媽/妈妈 (māma) – все эти слова означают «мама». Также слово mama в значении «мама» можно обнаружить в индейском языке аймара в Южной Америке, в языке питянтятяра в Австралии или в папуасском языке криса в Новой Гвинее. В то же время по-грузински «мама» будет დედა (deda), а по-аварски – баба.
Аналогично со словом папа. Ему соответствуют немецкое Papa, нидерландское pappa, французское papa, итальянское papà, испанское papá. Слово papa в том же значении ты отыщешь в языке индейцев Бразилии каноэ, а также в языке диери в Австралии. При этом по-английски «отец» будет dad, по-турецки – baba, по-грузински – მამა (mama), по-китайски – 爸爸 (bàba).
Как я и сказал, слова, которые фонетически одинаковы, могут различаться по значению (особенно интересны примеры из грузинского языка). При этом сам факт, что слова возникли в совершенно разных языках независимо и стали использоваться для обозначения членов семьи, поразителен и показателен. Дети, которым от роду несколько месяцев, тоже способны порождать слова. Точнее, наверное, было бы сказать иначе: взрослые способны видеть слова в бессмысленном лепете детей. Дети произносят эти слоги, развивая свой речевой аппарат, не вкладывая в них никакого смысла, а взрослые, этого не понимая, думают, что они обращаются к ним, и придумывают затем значения для детского лепета.
М.К.
Так вот почему эти слова так похожи! Я ведь и раньше такое замечала в некоторых языках, но дальше замечаний не ушла. А ларчик, оказывается, просто открывался.
А.М.
Теперь ты будешь знать, удивлять своих коллег. Я об этом давно ещё узнал из книги Л. В. Успенского «Слово о словах», но лишь спустя несколько лет решил проверить сам по словарям. Оказалось, что едва ли не во всех языках, какие я проверял, обнаруживаются такие слова, напоминающие детский лепет. Имеются и исключения, но в большинстве случаев это так.
М.К.
Ты говорил, что язык постоянно развивается и меняется. А можно ли определить развитость языка? Мне вот кажется, что русский более развитый, чем английский или итальянский. Я изучала оба языка, и мне они показались довольно простыми. Конечно, в них тоже есть свои сложности, но нет части тех грамматических структур, которые есть в русском языке. Например, в обоих языках нет падежей, в английском к тому же нет рода. Также немецкий кажется не таким сложным, хотя в нём уже есть и падежи, и род, и относительно развитое спряжение. При этом если бы я изучала русский как иностранный, то мне, скорее всего, было бы очень непросто его одолеть.
А.М.
Я понял претензию. Должен сказать, что этот предрассудок о «развитости» языка не имеет под собой никаких оснований, хотя многие об этом пишут и говорят, перекрикивая друг друга.
В XVIII-XIX вв. популярным было представление о том, что сложность языка определяет его развитость, следовательно, и развитость культуры народа, который говорит на этом языке. Санскрит, латинский и древнегреческий языки, обладавшие сложной грамматикой, считались самыми развитыми. Славянские языки (русский, польский, чешский и т. д.) также претендовали на развитость. Английский и китайский, в свою очередь, считались «примитивными» языками, поскольку их морфологическая структура намного проще.
Если ты хоть чуть-чуть знаешь историю английского языка, то, думаю, не станешь спорить с тем, что английский со временем значительно упростился. Ещё в X веке он был сложным флективным языком со сложной системой склонения и спряжения, но затем стал быстро упрощаться и двигаться в сторону аналитизма. Сегодня ни один англичанин без специальной подготовки не прочтёт древнеанглийский текст. Для него он будет выглядеть как исландский. Он сможет угадать значения некоторых слов из-за похожести корней, но вот с грамматикой уже разобраться не сможет.
Итальянский, французский, испанский, португальский, румынский и некоторые другие романские языки тоже сильно упростились в плане морфологии. Все они являются потомками латыни – классического языка Древнего Рима, который даже итальянцы считают сложным.
Знаешь, у меня одно время была такая несколько смелая гипотеза (я называл её «маятниковой») о том, что языки в своём развитии проходят путь от аналитизма к синтетизму, а затем двигаются обратно. Проще говоря, они усложняются, доходя до какой-то точки, а затем упрощаются. И этот процесс мог проходить тысячи лет. На самом деле само понятие «маятниковые изменения» существует довольно давно, а закономерность обнаружили задолго до того, как я появился на свет. Всё же я когда-то дошёл до это мысли сам и был этим очень горд.
Древний язык, если он возник из выкриков, изначально просто не мог быть сложным, он становился таким со временем. Сперва формировались слова, затем стали возникать аффиксы и флексии. Таким образом, слова разрастались, и, наконец, получались очень сложные языки вроде латыни, древнегреческого, древнеперсидского или санскрита, где в слове выражено множество грамматических значений. Обрати внимание на то, что потомки или современные родственники этих языков упростились. Современный язык хинди сегодня уже невозможно сравнить со сложным санскритом. Персидский кое-что сохранил из древнего наследия, но тоже существенно упростился. Греческий я простым не назову, однако и он утратил многое из того богатства, которым обладал его древний предок.
Упрощаются и некоторые славянские языки. Например, современный болгарский – потомок старославянского – утратил свою систему склонения, из-за чего в нём возникли артикли (наличие артикля – особенность аналитических языков). При этом в болгарском сохраняется сложное глагольное спряжение, которое утратил современный русский язык. В целом же русский и болгарский стали проще, чем их общий предок – древний праславянский язык.
У этой гипотезы много слабых мест. Она была бы справедлива для индоевропейских и некоторых других известных языков, но ведь есть ещё сотни и тысячи других языков, о которых известно либо очень мало, либо вообще ничего. Существует много факторов, способствующих упрощению языка. Контакты носителей разных языков или переход одних народов на языки других народов часто приводит к упрощению языков или возникновению так называемых пиджинов и креольских языков, структура которых очень упрощена (к таким, например, относится язык ток-писин в Папуа – Новой Гвинее). Всё это нужно лучше изучить, а затем делать какие-нибудь строгие выводы.
Как я уже сказал, ставить цель определить развитость языка – это довольно неумно. Каждый язык, выполняющий свои функции, развит достаточно хорошо. Разве можно считать английский язык ущербным только из-за того, что он утратил падежи и грамматический род? Вовсе нет. Литература на английском языке существует, фильмы снимаются, люди разговаривают. То же самое можно сказать об итальянском, французском, испанском и о других «недоразвитых» языках. Китайский, который причисляли к таким же языкам, сегодня и вовсе считается одним из сложнейших языков в мире (с точки зрения его изучения).
М.К.
Я с трудом всё это прочитала, но основную мысль поняла. Ты в очередной раз сломал о колено мои старые убеждения. Мне бы ещё хотелось узнать о «синтетических» и «аналитических» языках чуть-чуть подробнее. Что это такое вообще?
А.М.
Это всё из области, связанной преимущественно с грамматикой. Существует такое направление лингвистики, как типология. Обычно говорят о морфологической типологии, в которой различают два типа выражения грамматических значений: синтетизм и аналитизм.
Синтетическими являются те языки, в которых грамматические значения выражены внутри слова при помощи флексий, аффиксов или каких-то изменений внутри корня (например, русский язык). Аналитические языки чаще используют для выражения грамматического значения вспомогательные слова (например, английский язык). Это как бы две крайние точки, между которыми могут находиться те или иные языки. Русский язык не является чисто синтетическим, а английский не является чисто аналитическим. Один язык может сочетать в себе оба типа.
В русском языке выразить будущее время глагола делать мы можем двумя способами: 1) «я сделаю»; 2) «я буду делать». В первом случае русский язык реализует синтетический тип за счёт совершенного вида глагола. Во втором случае реализован аналитический тип, так как использовано вспомогательное слово буду. В английском («I will do/make») и немецком («ich werde tun/machen») для выражения будущего времени используются вспомогательные глаголы will и werden, то есть в этих языках будущее время образуется только аналитически. Во французском языке сосуществуют оба типа. Может быть использовано простое будущее время: «je ferai». Однако в разговорной речи преобладает сложное время с использованием вспомогательного глагола aller: «je vais faire».
Есть языки, которые в своём синтетизме несколько «переигрывают», превращая целые предложения в одно слово. Такие языки называются полисинтетическими. К ним относятся палеоазиатские, индейские, кавказские, австралийские и некоторые другие языки. Вот пример из индейского языка науатль: «nimitztētlamaquiltīz (я заставлю кого-нибудь дать тебе что-нибудь)». Шесть разных русских слов, составляющих целое предложение со своими связями, соответствуют всего лишь одному слову в этом языке.
В морфологической типологии наряду с типами грамматических значений выделяют ещё типы морфологической структуры: флективный, агглютинативный, изолирующий и инкорпорирующий. Если говорить уж совсем упрощённо, то флективные и агглютинативные языки примерно соответствуют синтетическим, изолирующие языки сравнивают с аналитическими языками, а инкорпорирующие языки – это то же самое, что полисинтетические языки. Есть принципиальная разница между этими классификациями, но для нас она не столь важна.
М.К.
Интересно выходит. В некоторых языках одному русскому слову соответствуют разные слова, а где-то одно иностранное слово соответствует целому русскому предложению. Так что же такое слово?
А.М.
Лингвист Л. В. Щерба задавался тем же вопросом. Никто не знает, как следует определить слово. Словарных определений сколь угодно много, но они (как и в случае с определениями языка) очень неполные и требуют отдельных пояснений. Такой вот парадокс: с одной стороны, мы прекрасно знаем, что такое слово, интуитивно его выделяем как самостоятельную единицу языка, с другой – лингвисты не могут дать этому понятию верное определение. Поэтому многие предпочитают использовать более конкретные термины (лексема, словоформа и т. д.), избегая употребления понятия слово.
Будет ли, например, турецкое выражение «anlamıyorum (я не понимаю)» считаться одним словом? По сути, это целое предложение, которое в русском соответствует трём словам (или двум, если опускать местоимение). Во французском языке это же предложение будет умещаться в уже четыре слова: «je ne comprends pas». Здесь словечки ne и pas являются отрицательными частицами, которые как бы «обрамляют» глагол comprends. В языке хинди для выражения той же самой мысли нам также потребуется четыре слова: «मैं नहीं समझता हूँ (m͠ai nahī̃ samajhtā hū̃)». Но тут появляется вспомогательный глагол हूँ (hū̃), форма глагола होना (honā) «быть». Выходит, что совокупность грамматических признаков может быть выражена одним словом, а может быть и разделена между разными словами, что затрудняет определение понятия слова в свете его грамматических и синтаксических признаков.
Кстати, даже в близких языках бывают подобные различия. Например, чешское слово nerozumím «не понимаю» соответствует польскому сочетанию двух слов nie rozumiem с тем же значением. При этом в чешском ne – это всего лишь отрицательная частица, присоединяемая к слову, но не полноценная часть слова. Или обратный пример: чтобы написать по-польски «(я) был бы», мы используем форму условного наклонения byłbym, а по-чешски мы бы написали: byl bych. А теперь ответь на свой же вопрос: что такое слово?
М.К.
Я, кажется, поняла. Слово легко опознать именно потому, что оно отделено от других слов пробелами. Если к этому так подходить, то всё становится предельно ясно.
А.М.
Этого ответа я и ждал. Слово может включать множество элементов со своими грамматическими значениями, но оно должно быть отделено от других слов пробелами. С этим не поспоришь. Однако в некоторых системах письма пробелов между словами вообще нет. В тайском, японском и некоторых других азиатских языках на письме слова не разграничиваются. Уже затёртое нами до дыр выражение «я не знаю», написанное по-тайски, выглядит вот так: «ผมไม่เข้าใจ (pŏm mâi khao chai)», где ผม (pŏm) означает «я», ไม่ (mâi) – «не», เข้าใจ (khao chai) «понимать». Если ты взглянешь на некоторые ранние памятники древнерусского языка, то обнаружишь, что слова в них также не отделяются пробелами. Получается, что целый текст может быть одним словом?
М.К.
Ну да, тут уже проблемка возникает. Всё же мы ощущаем, что такое слово, даже не прибегая к письму. Я бы самостоятельное слово никогда не спутала со словосочетанием, предложением или текстом.
А.М.
Об этом я и говорил. Мы определяем слово интуитивно. Так же делают многие другие народы, даже те, что не имеют письма. Когда носителя бесписьменного языка просят продиктовать что-то пословно, он без затруднений это делает, хотя не знает как. А если начнёт задумываться, то, наверное, запутается.
Я об этой вещи задумался, когда переучивал немецкий. С 1996 года (и далее этапами до 2006 года) в Германии была проведена реформа, в результате которой сложные глаголы типа stehenbleiben «останавливаться, стоять», liegenbleiben «оставаться лежать», spazierengehen «гулять», kennenlernen «знакомиться» вдруг стало принято писать раздельно: stehen bleiben, liegen bleiben, spazieren gehen, kennen lernen (последний глагол в итоге было решено писать слитно). И вот тогда я задался вопросом: так это теперь два слова или одно? С одной стороны, каждая из частей сложного глагола является самостоятельным глаголом, что всегда мне было понятно, но с другой стороны, в данных сочетаниях они образуют смысловое единство. Выходит, что помимо графических признаков слова следует выделять ещё структурные и семантические признаки.
В немецком языке есть ещё одно интересное явление – отделяемые приставки (полупрефиксы). Например, слово aufstehen «вставать» при спряжении теряет свою приставку, то есть она отделяется от основы глагола и уходит в конец предложения: «ich stehe früh auf (я рано встаю)», «du stehst spät auf (ты поздно встаёшь)» и т. д. Опять же получается, что одно слово разбивается на два? Или это по-прежнему одно слово? Этот вопрос меня тоже давно занимает, я так и не нашёл на него ответа.
Говорить о словах в теории довольно интересно, но всё это далеко от нашей темы. Давай уже перейдём непосредственно к этимологии, иначе мы случайно пройдёмся по всей лингвистике.
М.К.
Поддерживаю предложение. У меня как раз назрел вопрос о словах. Я хотела задать его ещё в самом начале, но решила, что немного словоблудия о языке нам не помешает.
Я обращала внимание на то, что некоторые слова в английском и русском довольно похожи: английское look и русское лук/люк, английское rule и русское руль, английское row и русское ров. Многие слова при этом имеют одинаковые или близкие значения: английское wolf и русское волк, английское milk и русское молоко, английское snow и русское снег. Как можно объяснить это сходство? Оно чем-то обусловлено?
А.М.
В одних случаях обусловлено, а в других нет. Чтобы эти случаи различать, нужно хорошенько покопаться по словарям, провести этимологическое исследование.
Часто слова похожи совершенно случайно. Так, русское слово странный похоже на итальянское strano «странный». Помимо схожести формы слов совпадают и значения, но эти слова вовсе не являются родственными. Слово странный родственно слову сторона. Слово strano восходит к латинскому extrāneus «внешний, посторонний», далее к extrā «вне, снаружи». Отсюда же итальянские слова estraneo «посторонний», straniero «иностранный», английские strange «странный», extraneous «внешний, посторонний», французское étrange «странный», испанское extraño «странный; чужой», португальское estranho «странный; чужой». Все эти слова случайным образом оказались похожими на русское слово, но такое сходство обманчиво.
Точно так же, например, случайно сходство английского bad «плохой» и персидского بد (bad) «плохой», латинского deus «бог» и древнегреческого θεός (theós) «бог». Интересно, что в индейском языке науатль обнаруживается слово teōtl «бог», которое с ними тоже не связано. Также мне однажды бросилось в глаза, что в языке индейцев таос (один из кайова-таноанских языков центральной части Северной Америки) буйвола называют kònéna (корень kòn-), что почему-то сразу вызвало у меня ассоциации со словом конина. Само собой, ни русские не могли заимствовать слово у индейцев, ни индейцы не могли заимствовать слово у русских. Всё это примеры чистейших совпадений, точных и не очень.
В случае со словами wolf и волк, snow и снег о случайности уже речи не идёт. Эти слова действительно родственны на очень древнем уровне, что давно доказано этимологами.
Русское слово волк восходит к древнему праиндоевропейскому слову *wĺ̥kʷos «волк», от которого происходят старославянское влькъ, украинское вовк, болгарское вълк, сербохорватское ву̑к, чешское vlk, польское wilk. По германской ветви от того же древнего слова происходят английское wolf, немецкое Wolf, шведское, норвежское и датское ulv, исландское úlfur. Есть многочисленные когнаты (родственные слова) и в других языках: литовское vil̃kas, санскритское वृक (vṛka), персидское گرگ (gorg), древнегреческое λύκος (lúkos), латинское lupus (отсюда французское loup, итальянское lupo, испанское lobo) – всё это названия волка в соответствующих языках.
Русское слово снег восходит к древнему слову *snóygʷʰos «снег», откуда происходят старославянское снѣгъ, украинское сніг, болгарское сняг, сербохорватское сније̑г, сне̑г, чешское sníh, польское śnieg, литовское sniẽgas, английское snow, немецкое Schnee, шведское snö, норвежское snø, датское sne, исландское snjór.
В данных случаях сходство обусловлено родством. Отмечу, что не все слова похожи, но в этимологии похожесть слов играет не такую уж существенную роль. До знакомства с этимологией я бы и предположить не мог, что русское волк может быть связано с латинским lupus (с этим словом на самом деле не всё до конца ясно), но их считают родственными.
В иных случаях сходство объясняется заимствованием. Заимствованные слова проще распознавать, но в них так же просто и запутаться. Короткие иностранные слова, состоящие из одного или двух слогов, могут оказаться похожими на многие известные нам слова из русского языка, причём иногда могут совпадать и значения, но это ещё не является свидетельством того, что русский то или иное слово заимствовал. В этом ты могла убедиться на примере слов странный и strano.
В случае со словами rule и руль мы имеем дело со случайным сходством. Английское слово rule «правило; управлять» происходит от латинского глагола regō «управлять». А слово руль в русском языке – это заимствование из нидерландского roer «руль», которое в эпоху Петра I могло иметь вид *рурь. В этом слове р сменилась на л в результате диссимиляции (аналогичным образом древнерусское слово феврарь, восходящее к латинскому februārius, превратилось в современное февраль). Может, это тебя удивит, но нидерландское roer связано с английским row «грести вёслами», которое к слову ров не имеет никакого отношения.
М.К.
Господи, как же всё сложно! Для меня всегда было аксиомой, что слова rule и руль как-то связаны между собой. И слово странный я считала заимствованием из итальянского. А тут такое! Как это всё выясняют?
А.М.
Для того и существует наука этимология.
Поделиться с друзьями: